— Смотрите, Родион бежит. В милиции, наверное, был.

— А что милиция, — посмотрев в окно, сказал Дударев, — разве она может каждый сундучок охранять?

Не один раз по вечерам заглядывал Порфирий в клуб строителей, надеясь повидаться с черноокой медсестрой, и всякий раз возвращался в барак опечаленный, хмурый. Его жизнь и без этого полна всяких невзгод. Вон когда послал письмо в «Комсомольскую правду», а ему все еще ничего не ответили. Понимал — разобраться в его жалобе не так просто: ведь он просил избавить его от клеветы, от того страшного клейма, которое прилепили ему черствые, недобрые люди. Он уверен: ответ будет, но когда, а еще важнее — какой. Раздумывая, устало плелся домой: трудная досталась смена, скорее бы умыться и… в постель.

Он уже был у памятника на заводской площади, как вдруг увидел Лину. Как не обрадоваться встрече после такого перерыва! Лина была в черной шубке и белой шапочке, в отливающих белизной, модных фетровых ботах. Царица!.. Порфирий глянул на свою старую фуфайку, на испачканные смолой брезентовые брюки, подшитые валенки и чуть было не свернул в сторону: неловко даже подойти к ней в таком одеянии. Но тут же отбросил ложное чувство: почему — неловко? Он рабочий, только сменился… Надвинув на лоб шапку, пошел, будто не замечая ее: не хотел навязываться. И в эту минуту услышал:

— Фиша! Ты?

— Как видишь.

— Очень хорошо, что мы встретились. Все это время думала о тебе, вспоминала… Где ты пропадал, Фиша? — Вдруг повернулась на каблучках, как бы говоря: ну, как находишь мою обновку?

Ему не нравилось это — Фиша, но возражать не стал: ладно, пусть как хочет, так и называет, зачем настроение портить, вон какая веселая! Однако не удержался и сказал, что однажды она назначила ему встречу в клубе и… не пришла.

— Это ты не пришел! И я вовсе не сержусь: мало ли что могло случиться? Не пришел, значит, была причина. Давай лучше не будем об этом. Начнем друг друга обвинять, еще поссоримся. Я знала, душой чувствовала — встретимся! У меня выходной, и я искренне рада, что увидела тебя. Хотела даже в барак к тебе идти. У нас сегодня маленькое семейное торжество. Кроме родных, будут подруги и еще, наверное, двое парней. День рождения у меня. Я не хотела, а мама говорит, как же так, восемнадцать лет бывает раз в жизни. В общем, не вздумай отговариваться, приходи обязательно.

— Как-то неудобно…

— Очень даже удобно! Я уже и маме сказала… — и так пристально посмотрела на него, что он не выдержал взгляда, опустил глаза. — Запомни, — продолжала она. — Никакие причины во внимание приниматься не будут. Если даже свидание девчонке назначил — отмени! Очень тебя прошу… Смотри же!

Проводив ее взглядом, Порфирий все еще стоял на дороге. Сыпал мелкий снежок, пахло оттепелью. Не мог он не думать о столь заманчивом для него приглашении. Придется, наверное, пойти. Он никогда еще не бывал на таких семейных праздниках. Дома в Неклюдовке именин не справляли: какие там именины, когда перебивались с хлеба на квас, а то и вовсе голодали. И лишь однажды видел, как отмечали свой день ангела поповские дочки-близнецы. Его, понятно, не пригласили. Гостей созывала матушка. Там была дочь богача Мельника, сын дьякона, певчие из церковного хора. Все это он наблюдал через окно, сидя на дереве. Прежде всего именинниц поздравили, поднесли им коробки конфет. Затем хозяева и гости, рассевшись за столом, пили и ели. У Порфишки текли слюнки, кружилась голова, и он крепче держался за ветки дерева, чтобы не упасть.

Потом длинногривый дьякон играл на скрипке, а две хористки пели о том, как «на севере диком стоит одиноко на голой вершине сосна». Он сразу запомнил слова этой песни…

Порфирий думал о Лине. Не пойти к ней в этот день просто нельзя. А главное, он любит ее. Вот только, как быть с подарком, где его взять? В магазинах ничего такого, разве что на рынке? Да и какой сегодня рынок — торговля в основном идет по воскресеньям! Лучше всего достать бы цветы. Но в молодом городе да еще зимой о цветах нечего было и думать. Что же подарить? Как что — да книгу же! Двинулся было к магазину, но еще издали увидел на двери замок. Вернулся.

Огорченный, вошел в барак. Минут пять стоял возле Платона, который старательно вычерчивал на листе бумаги деталь какой-то машины. А когда тот кончил, опустился рядом на табурет и все подробно рассказал про Лину.

— Это же очень хорошо! — подхватил Платон. Кто-кто, а он-то знал, в каком душевном смятении находился Порфирий. Сколько всякой пакости пережил. Да и сейчас еще не ясно, когда и чем кончится его история. Платон похлопал друга по плечу и заключил:

— Молодец! Любовь, она всесильна, от любой болезни лечит.

Договорились: Порфишка должен обязательно пойти на именины. Что же касается подарка, то еще есть время и они что-нибудь придумают. Прежде всего пересмотрели барачную библиотеку, надеясь найти что-нибудь стоящее, но все лучшие книги были зачитаны, перепачканы и для такого деликатного случая не подходили.

— Постой, — сказал Платон. — Есть замечательный подарок! — Он порылся в своей тумбочке и положил на стол совсем новую в сиреневом переплете книгу под названием «Первая девушка». — Книга не моя, взял почитать у товарища. Да ладно, объясню, такая ситуация, свой хлопец, поймет. Кстати, автор этого произведения Н. Богданов много раз бывал на Магнитке. Да ты видел его. Помнишь, как он и Гайдар зимой нагрянули?..

Книга вполне устраивала Дударева. Приятно было подарить такую. Он развернул ее и на первой странице написал:

Антонио, которого считали в бараке лучшим цирюльником, усадил Порфишку на табурет и за какие-то минуты сделал такую прическу, что все ахнули. Но когда дело дошло до одевания, то оказалось, что в «гардеробе» Порфирия ничего приличного нет. Достав из чемодана новый черный костюм и белую сорочку, Платон сказал:

— Надевай!

Кто-то из ребят сбегал в соседний барак за утюгом, чтобы подгладить брюки. У кого-то нашелся галстук. Когда счастливчик был одет, Глытько опрыскал его тройным одеколоном «Заря революции» и, слегка подтолкнув в спину, пожелал успеха.

В шестом часу вечера Дударев подошел к дому на Карадырской улице, на котором висел номер 4, поднялся по узкой деревянной лестнице на второй этаж и постучал в дверь. Лина залюбовалась им, когда он снял кожух. С восторгом заговорила о том, что ему очень идет черный костюм с белой рубахой и вот с таким — в полоску — галстуком. А представляя матери, сказала, что это тот самый Дударев, который в уме извлекает квадратные корни. Мать показалась Порфирию интеллигентной и скромной женщиной. У нее большие черные глаза, от которых еле заметно расходились первые морщинки. Дочь очень походила на мать. Лина, как понял Порфирий, была у мамы одной-единственной и пока, по его мнению, не совсем избалованной.

— Проходи, чего стал, — Лина взяла его за руку и ввела в большую, освещенную старинной люстрой, комнату, в которой сидели несколько человек. — Это подружки Варя и Тося, — сказала она, не пояснив толком, кто из них Тося, а кто — Варя. Потом кивнула на парней. Один был высокий, в узких клетчатых брюках, в начищенных до блеска ботинках с удлиненными носами и походил на артиста из американских кинобоевиков, которые нередко демонстрировались в клубах. Артист встал и, чуть склонив голову, представился:

— Леонид Мойсенович, учитель танцев, в общем, борец за новую соцкультуру.

— Я вас знаю по клубу ЦЭС.

— Да?..

Второй был монтажником — невысокий, с воловьей шеей и звали его — Аполлон Ведерников.

Порфишка дивился необычной обстановке, в которую попал. Ему еще не приходилось бывать в каменных домах, где вместо печи — паровое отопление, а в стене кран для воды — цеди сколько влезет. Ни дров рубить, ни ходить к колодцу — красота!