— Жадный ты человек, Василий Никитич. Воздухом не даешь подышать. Не успел повернуться, как ты уже следом: кто, зачем? С какой целью?..

— Что вы, Григорий Иванович, полагал — понадоблюсь. Старожил, все тропки знаю. К тому же чутье пограничника… Рад, что вы наконец-то завернули в наши края. Хотите, в карьер спустимся, а то, может, сперва на аглофабрику? Но прежде всего разрешите поздравить вас с новым назначением!

Директор, будто не расслышав, продолжал:

— Душа болит… Куда ни кинь — степь. Хоть бы лесок или кустарничек…

— Что поделаешь, сама природа распорядилась.

— Природа во многом зависит от человека. От нас с вами. Вот мы смотрим на заводской пруд, любуемся. Миллиарды кубометров воды… Не пруд — море! А ведь это сделали люди, первостроители. Значит, можно и лес посадить. Запомните, эта задача должна быть решена нашим поколением. Да, да! Хорошо бы вдоль берега развести лозы, чтоб соловьи водились. Вербы, тополя посадить, можно и дубы, и березы, и лиственницы… А вон там, южнее города, разбить сады. Знаю, испокон века яблони здесь не росли. Вымерзали. Но кто же теперь не понимает — пруд смягчил климат. И вот вам живой пример — рабочие Первомайского поселка едят свои яблоки. На днях угощали…

— Я сам пробовал, — сказал Василий Никитич.

— Вот видишь, значит, есть смысл взяться за дело: и не откладывая, как можно скорее! Сад — это прекрасно!.. Да не туда смотришь, место для сада вон там, на склоне!.. И садить надо не гектар, не два, — двести, триста, а то — пятьсот!.. Сколько земли пустует. И земля ведь хорошая, подведи воду — озолотит!.. Однако размечтались мы! Хватит, веди, начнем с карьера.

Поздней ночью в двадцать седьмой барак неожиданно вошел участковый милиционер. Он был в темно-синей шинели, в сапогах, на голове — шапка-ушанка; видать, похолодало. Да и пора уже — осень. Остановился у порога и жестом поманил к себе парня, который сидел на койке с книгой в руках:

— Как фамилия?

— Дударев. А что?

Участковый приглушил голос до шепота и почти на ухо произнес: — Ладейников Платон Саввич здесь проживает?

— Да… Вон в углу спит. Зачем он вам?

— Так, можно сказать, по пустяшному делу. Разбуди, пожалуйста.

«Ничего себе — пустяк, — подумал Дударев, — поспать человеку не дают. Впрочем, может, что серьезное. Он ведь, Платошка, в осодмиле…»

Ладейников не заставил себя ждать, быстро подошел к участковому, застегивая пальто: он готов был выслушать, что там случилось, и, если надо, немедленно взяться за дело. Но участковый отвел его к тумбочке, где посветлее, вынул из кармана бумажку:

— Прочитай и распишись.

Пробежав бумажку глазами, Ладейников понял: это была повестка из военкомата. Ниже слов «приказано явиться» говорилось: «иметь при себе военный билет, паспорт, пару белья, кружку, ложку…»

— Значит, завтра на сборный пункт?

— Считай сегодня, — поправил участковый, взглянув на ходики. — Пятнадцать минут первого. — И, помолчав, заключил: — Куда, зачем едешь, никому ни слова. Так нужно.

— Понимаю, бдительность.

— Вот именно! — участковый козырнул и вышел из барака.

В дальнем углу проснулся Родион Халява. Не одеваясь, в одном исподнем, на котором десятки больших и малых заплат, подошел к Платону:

— Милиционер что… насчет сундучка?.. А я так и решил, на след, думаю, напал, и ты, как, значит, осодмил, его первый помощник…

— Эх, Родька! Иные теперь заботы… Но давай спать. Иди, иди…

Тот нехотя поплелся к своей койке, лег и тут же захрапел. В этом отношении на него даже пропажа сундучка не подействовала. Едва ложился, как, по словам Дударева, «попадал в объятия Морфея».

Погасили свет. Платон накрылся одеялом с головой, но через минуту сбросил его, повернулся на другой бок, затем — на спину, начал считать до ста — сон не приходил. Сколько их, всяких мыслей — голова распухла!

Думал, стараясь понять, во что может вылиться конфликт, так неожиданно разыгравшийся на советско-финской границе. Газеты сообщали пока о мелких стычках. Но большое, как известно, начинается с малого. Все это, как ему казалось, заварилось неспроста. Неужели война?.. А что же еще!..

Утром Ладейников вошел в контору и положил на стол главного бухгалтера повестку из военкомата. Бухгалтер напялил связанные ниткой, старомодные очки, равнодушно взглянул на повестку — она была не первой — и распорядился выдать бригадиру бегунок.

— Закон есть закон, — только и сказал.

Было уже одиннадцать часов, а Ладейников не мог найти председателя постройкома, без подписи которого обходной не действителен. Сбегал в барак, где тот жил, но и там его не оказалось. Нашел председателя лишь после обеда. Получив выходное пособие и увидя, что совсем мало остается времени, поспешил на шестой участок: не мог он уехать, не повидавшись с Галей!

Не шел, а почти всю дорогу бежал. Ветром влетел в барак, но Галина была уже на работе. Из комнаты, что напротив, вышла Настя:

— Боже мий, кого бачу! Вчера о тебе вспоминали. Федот Лукич беспокоился: куда он, говорит, запропастился? Може, загордывея? Як же, бригадиром стал!.. Жалко, Гали нема дома… Колы прыйде?.. Та вечером, як стемние. — И завела о том, как повезло Галине. Здорово повезло! Дочку в садик устроила на круглые сутки. Теперь пойдут дела с учебой, а то було и занятия пропускала… Ох, намаялась, бидна!

— Ас мужем как? Говорят, опять приходил.

— Прыходыв. Так она и в дом его не пустыла. Иды, каже, туда, дэ був, и так турнула, шо аж пух с нёго полытив! Не такой ей мужик нужен. Она ж, можно сказать, картына намалевана. Турбиной управляет, на инженера учится. Он, Вадим, и в подметки ей не годится. Цилый час стояв у крыльца, упрашував: подумай, кажэ, у нас дочка. А Галя ему в очи: «Нэма у тебя дочки! Бросил ты свою дочку, а вместе с нею и меня!.. Предатель ты, вон кто!» — Настя махнула рукой. — Та ну его, Вадима! Вин и справди якийсь недотепа… Ну, а ты як живешь? Чула, в начальство выйшов. Теперь и зарплата у тебя и все такое… Федот Лукич не нарадуется, это ж, говорит, мой ученик! Почекай, може, чайку попьешь? Скоро и Федот Лукич придэ.

— Спасибо. У меня нет времени. А Галинке передайте: сегодня уезжаю.

— Куда? — насторожилась Настя.

— Куда повезут. Пока и сам не знаю. Поезд в двадцать часов, в восемь, значит, вечера. Не забудьте передать… — Подал руку Насте. — До свидания. А Федоту Лукичу привет. И за науку спасибо. — Платон повернулся и быстро пошел к выходу.

— С богом, — тихо прошептала Настя.

Она знала: идет мобилизация. Вчера из соседнего барака двоих проводили… И вдруг, как бы что-то важное вспомнила, бросилась вслед за Платоном, выскочила на крыльцо, по его и след простыл. «Благословить бы, — подумала она. — На войну идет…» А еще Настя хотела сказать, чтоб не забывал про Галю, писал ей. Она ж, бедная, вон як убивается…

Забежав на минуту в магазин, Платон направился к детскому саду, где как раз высыпали малыши на прогулку. Падали первые снежинки, слегка тянуло морозцем, хотя была еще осень.

Воспитательница затеяла с детьми веселую игру, велела всем прыгать: раз-два, раз-два! Платон еще издали увидел Аленку. Она в том же суконном, сшитом из каких-то тряпок, пальтишке на вырост. В белой кроличьей шапке. На ногах — самодельные бурки: нелегко с детской обувью. Едва приблизился, как Аленка подбежала к нему:

— Дядя Платон! Дядя Платон!..

Он подхватил ее на руки:

— Какая у тебя хорошая шапочка!

— Мама сшила… Ножницами чик-чик, потом иголкой… — Аленка прижалась к нему легким, невесомым комочком. Он вытер ей нос, поправил шапочку и вдруг почувствовал, как подступает комок к горлу. «Может, и увидеть не придется?..» Опустил девочку на землю:

— Беги!

Аленка топталась на месте, не уходила, стала рассказывать о том, как хорошо у них в садике: тепло-тепло, и она даже спит раскрытая. А еще о том, что мама опять начала учиться в этом, как его… инсинтунте. Ей очень и очень нужно учиться, потому что она хочет быть инжиреном… Вот как она, мама, сказала!