— Ты ей не пара! — со злостью бросила хозяйка. — У тебя ничего нет. Одна рубаха, и та застирана!

— Наоборот. Я чертовски богат. Мое богатство — молодость, специальность прокатчика, наконец, знания, которые черпаю в институте. Мой дед был неграмотным, слепым на всю жизнь остался отец, а я кончил рабфак и вот учусь дальше… Я счастлив! Но вам этого не понять, вы оттуда, из прошлого, и рассуждаете, как мещане…

Августа Бенедиктовна, знай, твердила одно: дочь будто сама не пожелала идти в барак и что судьба у нее совсем иная…

— Ты человек иного склада! — наконец выпалила она.

— Вы хотели сказать, иного круга? Я вас понял. Спасибо за откровенность. — Порфирий повернулся и медленно побрел вниз по ступенькам.

Открыв наружную дверь, он чуть было не столкнулся с Аркадием Глебовичем. Тот задержался на секунду, шарахнулся в сторону, как от чумного. Согнулся, засеменив вверх по лестнице.

Когда Порфирий вернулся к подводе, Родион с укором произнес:

— И чаго так долго!

— Поехали, — махнул рукой жених.

— Постой… а невеста, как же?

— Гони, говорю!

Поняв, что у жениха большая неприятность, Родион огрел коня кнутом:

— Но-о, ты! Застоялся.

Пробежав немного трусцой, старый, заезженный мерин поплелся нога за ногу.

— Зря начальству в глаза лез, — бубнил Родион. — Коли б знал, что такое выйдет, и коня б не требовал. А невеста, видать, подлая, ишь, не могу пешком, приезжайте, а сама, небось, уже думала, как сбегнуть. Стерьва позорна!.. Н-но-о ты, лядящий! — замахнулся кнутом, но не ударил. Опустил вожжи, повернулся к седоку: — Лет тридцать тому назад случай был. Нанял, значится, жених тройку с бубенцами, посадил музыкантов — и, понятно, в другое село за невестой… Верстов этак за двадцать пять. Ну, приезжает, заходит в дом, а невесты как не бывало. «Иде Марийка?» — спрашивает. Отец невесты, богач на всю деревню, отвечает: «Не твое, говорит, свинячье дело! Передумал я. Дочь у меня одна-разъединственная. За кого хочу, за того и выдам. И разговаривать с тобой у меня нет никаких надобностей. Кыш отседова!»

Стало быть, от ворот поворот. Почернел жених от горя. Рухнул в сани: «Гони, ямщик! Играй, музыка!..»

Понеслась тройка, снег столбом. Жених то сидел, то поднялся во весь рост: «Гони!» Ему, чтоб, значит, душу отвести. Звенит музыка. Храпит тройка, бьет копытами. Выскочила на мост и только, значит, поравнялась с перилами, а он, жених… прыг! Река-то незамерзшая… Пока тройку остановили, то да се…

— Да замолчи ты! Без тебя тошно, — оборвал Порфирий.

— Так ведь быль, от нее никуда… Н-но-о, пошел! — задергал вожжами Родион.

Мерин побежал быстрее. Вот уже и парк металлургов. Порфирий молча смотрел на деревья, на низко висевший над городом желтый месяц и все же не мог успокоиться. Тревожные мысли щемили душу: никогда не думал, что может так обернуться, а вот — на тебе! И она, Сталина, тоже хороша. Как же, слово дала… А, выходит, не любила. И почему-то вспомнил Леньку Мойсеновича, давние именины, когда тот весь вечер танцевал с нею. И родители были в восторге от него: как же, учитель танцев, артист!..

— Чего гутаришь-то? — обернулся Родион.

— Так про себя… Эх, ты, Родька, ничего ты не понимаешь!

— То ись как? Отлично понимаю. Вон женка у меня, Евдоха, так она, к примеру, не захотела сюда ехать. Не нужен, говорит, мне Магнитстрой и ты тоже! Что же, выходит, слезы лить? Ни в жисть! Одна у меня забота, ребятенка жаль, а чтоб по ней убиваться, да пропади пропадом!.. Бабу найти, скажу тебе, раз плюнуть. Сколько их сюда понаехало и все женихов ждут… Вот такое мое понятие!

— Понятие у каждого свое, — отозвался Порфирий. — Ты прав, Родион, каждый по-своему с ума сходит.

— Из-за бабы ум терять? Да ты что, скорее мерин петухом запоет!

Начались бараки, и Порфирий велел остановиться:

— Вот что, — сказал он. — Лошадь на конный двор, а сам ко мне. Поужинаем.

— Мы с удовольствием, без этого как же. Еда, она всему голова. А еще, ежели пивка, по-христиански… сказу нет.

Сойдя с кошевки, Порфирий вошел в барак, отвесил низкий поклон: здравствуйте, кого не видел. И вдруг сказал:

— Эй, музыканты, гости спят!

— Какой он веселый! — послышалось в углу.

— Он всегда такой, — сказал Глытько и, взяв гармонь, бросил пальцы по ладам. Запикала мандолина Антонио. Кто-то вместо бубна ударил в заслонку.

— И вправду, чо носы повесили! — Порфирий повернулся на носках, вышел на круг — красивый, ладный, только глаза почему-то грустные: «Подгорную!»

Послышались одобрительные возгласы, смех. А он, ударив каблуками об пол, повернулся, сыпанул дробью:

Вздрогнули, заскрипели половицы. Варя коснулась плеча Галины:

— Как пляшет, а еще недавно я его учила.

— Ты его давно знаешь?

— Второй год. У Лины на квартире познакомилась. Помню, это было на именинах, все танцуют, а мне не с кем. Стала его уговаривать, вытащила на середину комнаты, а он, будто медведь, ноги переставляет, спотыкается. Вижу, действительно не умеет. Нарочно его подхваливаю, неплохо, говорю, получается. А Ленька Мойсенович хохочет, ему, говорит, прямая дорога — в балет!..

— Ты и Леньку знаешь?

— Его все знают. Пижон, под иностранца подделывается. Не мужик — штаны в клетку. Не люблю таких!

Растолкав танцующих, на середину комнаты вышла Евменовна. Поклонилась, разводя руками:

— Гостиньки мои золотые, прошу к столу!

— Так невесты ж нет.

— Тут она, где ж ей быть. Прихорашивается где-нибудь.

Евменовна повернулась, осмотрела гостей, в самом деле, где ж она, невеста?

— Невеста — не тесто, что захочешь — не вылепишь! — ухмыльнулся Родион.

Каламбур был явно некстати. И гости, рассевшись за столом, стали шушукаться: как же так — свадьба, а без невесты?..

— Здесь она! Жених сам за нею ездил.

К Порфирию подошел отец:

— Непонятно, сынок, получается. Объясни людям.

— Не волнуйся, бать, полный порядок.

— Какой же это порядок? Ездил и не привез.

Успокоив отца, Порфирий обвел взглядом гостей:

— Нашлись люди, которым не нравится наше торжество. Им, видите, больно от того, что мы веселы!..

Все насторожились: говори, говори. Резанул рукой воздух:

— Что бы они там ни думали, а я свадьбы не отменяю! Назначена, так тому и быть! А что невеста не явилась, так это еще неизвестно — кому из нас повезло. Жених, как видите, не стал хуже. — Порфирий повернулся к девчатам. — Итак, свадьба начинается! Вы удивляетесь, как же, мол, так без невесты… Да свадьба без невесты — не свадьба. Поэтому и хочу сказать… Хочу выяснить… Милые девушки, кто из вас самая смелая? Кто из вас такая, которая бы вышла сюда, на середину комнаты, встала рядом и так — нежданно-негаданно…

Тишина придавила всех. Многие подумали — шутит. Причем неудачно, плоско. Ему бы, Порфирию, плакать, а он — смеется.

— Ну, кто же?..

Слова эти звучали более, чем странно. Казалось, никто их не примет всерьез и лишь усмехнется на причуды жениха, который видать, затеял эту нелепую игру, а для чего — и сам не знает.

Проходит минута, другая. По-прежнему тишина, и люди, сидящие за столом, вроде бы собрались не на свадьбу, а на похороны.

В углу поднялась невысокая чернявая девушка, не торопясь, вышла из-за стола и направилась к жениху.

— Смотрите, Варя!..

Гости задвигались, зашумели: сколько на свете живут, а ничего подобного не видели. Такого и в кино не показывают.

— Вот уж не думала, — сказала Тося Аполлону.

— Невероятно, — пожал тот плечами.

И уж после удивления и возгласов, после рукоплесканий, после того, как музыканты сыграли «туш», а Варя уселась рядом с женихом на почетном месте, Евменовна плеснула в стакан вина, пригубила и, вдруг скривив лицо, будто схватила острой горчицы, замотала головою:

— Полынь! Как есть полынь!..