— И что же это за камень такой? — все с тем же угрюмым видом осведомился Тибальд.

— Они расходятся во мнениях насчет характера их дружбы. Кузина решительно настаивает на целомудрии, а кузен Аквитанский… Нет, вру! Бланка вправду настаивает на этом, но не очень решительно, а в последнее время даже очень нерешительно. В конце прошлой недели она призналась мне…

— Маргарита! — в замешательстве воскликнула Бланка. — Да замолчи ты, наконец! Как тебе не совестно!.. Ну все, теперь я ничего не буду тебе рассказывать, раз ты не умеешь держать язык за зубами.

— А ты и так не шибко поверяешь мне свои тайны, — огрызнулась Маргарита. — Все больше шушукаешься с Еленой. Впрочем, и она изрядная болтунья.

— И все же…

— Ладно, Бланка, прости, я не нарочно, — извинилась Маргарита и переключила свое внимание обратно на Тибальда: — Итак, граф, вам не кажется, что вы выглядите белой вороной в нашей жизнерадостной компании?

— Вполне возможно.

— Неужели вы еще в обиде из-за того стишка?

— Это не стишок, сударыня. К вашему сведению, это поэма.

— Пусть будет поэма. Какая разница!

— Разница большая, принцесса. Если вы не в состоянии отличить стихотворение от поэмы, то тем более не вправе судить о том…

— Ах, не вправе! — с притворным возмущением перебила его Маргарита. — Вы осмеливаетесь утверждать, что я, дочь короля и наследница престола, не вправе о чем-то судить?

— Да, осмеливаюсь. Я, между прочим, внук французского короля, но не стыжусь признаться, что преклоняюсь перед гением Петрарки, человека без роду-племени, ибо подлинное искусство стоит неизмеримо выше всех сословий. Человек, который считает себя вправе свысока судить о науках и искусстве единственно потому, что в его жилах течет королевская кровь, такой человек глуп, заносчив и невежествен.

— Ага! Это следует понимать так, что я августейшая дура?

— Ни в коей мере, сударыня. Просто вы еще слишком юны, и ваша хорошенькая головка полна нелепых предрассудков. Вы верите в свою изначальную исключительность, в свое неоспоримое превосходство над прочими людьми, стоящими ниже вас по происхождению, так же слепо и безусловно, как верят евреи в свою богоизбранность. Но и то, и другое — чистейший вздор. Да, это правда: Бог разделил человечество на знать и плебс, чтобы господа правили в сотворенном Им мире, а все остальные повиновались им и жили по законам Божьим, почитая своего Творца. Без нас, господ, на земле воцарилось бы безбожие и беззаконие, и наш мир превратился бы в царство Антихриста.

— Ну вот! — сказала Маргарита. — Вы же сами себя опровергаете.

— Вовсе нет. Я не отрицаю божественного права избранных властвовать над прочими людьми. Я лишь утверждаю, что поелику все люди — и рабы, и князья — равны перед Творцом, то равны они все и перед искусством, как божественным откровением. Королевская кровь дает право на власть, славу и богатство, но человек, озаренный откровением свыше, приобретает нечто большее — бессмертие в памяти людской. Мирская слава преходяща — искусство же вечно. Владыку земного чтят лишь пока он жив, а когда он умирает, последующие поколения быстро забывают о нем.

— Но не всегда, — заметила Маргарита, довольная тем, что ей удалось раззадорить Тибальда. — Александр Македонский, Юлий Цезарь, Октавиан Август, Корнелий Великий, Карл Великий — их помнят и чтят и поныне.

— Но как их чтят! Главным образом, как персонажей легенд, баллад, хроник и романов. Они были великими государями, их деяния достойны восхищения потомков — но память о них не померкла лишь благодаря людям искусства, которые увековечили их имена в своих произведениях. А что касается самых заурядных правителей… — Тут Тибальд умолк и развел руками: дескать, ничего не попишешь, такова жизнь.

— Ну, а я? — лукаво улыбаясь, спросила Маргарита. — Меня тоже быстро забудут?

— Если только… — начал было граф, но вдруг осекся и смущенно потупил глаза.

— Если только, — живо подхватила принцесса, — я не выйду за вас замуж. О да, тогда потомки будут помнить меня! «А-а, Маргарита Наваррская! Та самая, на которой был женат великий Тибальд де Труа? Ну, и вертихвостка она была!..»

Филипп, последние несколько минут внимательно слушавший их разговор, громко захохотал, взглядом приглашая Бланку посмеяться вместе с ним. Однако Бланка в ответ лишь вымучила вялую улыбку. Весь ее вид свидетельствовал о том, что она испытывает какое-то дразнящее неудобство, вроде камешка в башмаке, а ее явное замешательство указывало вдобавок, что обстоятельства, вызвавшие у нее чувство дискомфорта, были несколько деликатного свойства.

Поймав на себе умоляющий взгляд Бланки, Маргарита мигом смекнула, в чем дело, и придержала свою лошадь.

— Езжайте прямо по этой тропе, господа, — сказала она Тибальду и Филиппу. — Мы с кузиной вас скоро догоним.

Молодые люди продолжили путь, но не успели они отдалиться и на тридцать шагов, как позади них раздался окрик Маргариты:

— Постойте, принц!

Филипп остановил коня и повернул голову. Бланка уже спешилась и недоуменно глядела на Маргариту, которая, оставаясь в седле, с коварной ухмылкой сообщила:

— У кузины начали неметь ноги. Вероятно, у нее что-то не в порядке с чулками.

— Маргарита! — почти простонала Бланка, потрясенная такой откровенностью.

Филипп мигом сообразил, к чему клонит принцесса. Точно выброшенный из катапульты, он вылетел из седла и опрометью бросился к Бланке.

— Правильно! — одобрила его действия Маргарита. — Помогите кузине разобраться с этими дурацкими чулками… И помассируйте ее онемевшие ножки, — смеясь добавила она и ударила кнутом свою лошадь. — Поехали, Тибальд! Айда!

Граф не нуждался в повторном приглашении. Он тоже припустил своего скакуна, и вскоре оба исчезли за деревьями. Еще некоторое время издали доносился звонкий и чистый смех Маргариты, но затем и он стих в лесной чаще. Филипп остался с Бланкой наедине.

Они стояли друг перед другом раскрасневшиеся и запыхавшиеся — Филипп от быстрого бега, а Бланка от жгучего стыда и волнения. В руке она судорожно сжимала кнут.

— Оставьте меня… прошу вас…

Филипп демонстративно огляделся вокруг.

— Неужели здесь еще кто-то есть, что ты просишь нас оставить тебя?

— Филипп… прошу, оставь меня… Уйди…

— Это уже лучше, — усмехнулся он. — Но не совсем. Так просто я не уйду.

— А что… что тебе надо?

— Как что! А помочь тебе? Разобраться с твоими чулками, помассировать ножки. Ведь Маргарита просила…

— Маргарита бесстыжая! — взорвалась Бланка. — Она развратна, беспутна, вероломна! У нее нет ни малейшего представления о приличиях!

— Ну, солнышко, уймись, — успокоительно произнес Филипп. — Право, не стоит так горячиться. Маргарита очень милая девушка, зря ты на нее нападаешь. Но хватит о ней. Лучше займемся твоими чулками. Маргарита поручила мне позаботиться об этом, и я не могу обмануть ее ожиданий. — С этими словами он сделал шаг вперед.

Бланка тут же отступила на один шаг и угрожающе подняла кнут.

— Только попытайся, — предупредила она. — И я ударю.

— Бей, — с готовностью отозвался Филипп. — Я жду.

Она замахнулась.

— Сейчас ударю!

— Бей! — вскричал он тоном христианского мученика периода гонений. — Бей же!

— Вот… сейчас… сию минуту…

— Ну, давай! — Филипп добродушно улыбнулся, поняв, что она не ударит его. — В Андалусии мавританские сводники предлагали нам девочек с кнутами, но мне так и не довелось испытать на собственной шкуре всю прелесть этого пикантного развлечения.

Бланка в отчаянии швырнула кнут наземь и всхлипнула.

— Не могу… не могу…

— И не надо, — он подступил к ней вплотную и обнял ее за стан, — девочка ты моя без кнута.

— Филипп, — томно прошептала Бланка, положив ему руки на плечи. — Прошу, оставь меня.

Он нежно поцеловал ее в губы, и она ответила на его поцелуй.

— Но ведь чулки…

— С ними я разберусь сама. Оставь меня пожалуйста… Уйди!..

— Понятно! — выдохнул он. — Выходит, Маргарита обманула меня. Тебе нужно…