Одиннадцатым в списке значился Серхио де Авила-и-Сан-Хосе. Филипп знал этого кастильского кабальеро и недолюбливал его за откровенную симпатию к иезуитам, к тому же тот принадлежал к партии графа Саламанки, номинальным вождем которой был Фернандо де Уэльва, — но вместе с тем, никаких трений личного характера между ними не возникало.

— Гм, очень странно… Кстати, Габриель, тебя не удивляет, что первым оказался Хайме де Барейро?

Габриель, исполнявший на турнире обязанности его главного оруженосца, отрицательно покачал головой:

— Ничуть не удивляет. Это все Инморте наколдовал.

Филипп криво усмехнулся. Он скептически относился к россказням о колдовских способностях гроссмейстера иезуитов. И тем более не верил, что Инморте мог наколдовать, находясь в сотнях миль от Памплоны.

Покончив со списком вызывающих рыцарей, главный герольд разразился многословной и банальной сентенцией о рыцарской доблести, немеркнущей славе ратных подвигов, любви прекрасных дам и прочих подобных вещах. Король Наварры дал знак рукой, маршал-распорядитель турнира повторил его жест, громко заиграли трубы, заглушив последние слова герольда, и на арену въехали семь первых рыцарей.

— Великолепный и грозный сеньор Хайме, граф де Барейро, — объявил герольд и сделал выразительную паузу.

От группы отделился всадник в черных, как ночь, доспехах и уверенно направился к первому от помоста шатру.

— Вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Александра, графа Бискайского.

На лице графа отразилось искреннее удивление, которое Филипп ошибочно принял за испуг и презрительно фыркнул.

Когда последний из первой семерки рыцарей, виконт де ла Марш, вызвал единственного оставшегося свободным после шести предыдущих вызовов зачинщика — а им оказался как раз Филипп, все семь пар противников заняли свои места по оба конца арены.

Приглашение маршала-распорядителя, неуместные откровения герольдов, призывное завывание труб — и, выставив вперед копья, Александр Бискайский и Хайме де Барейро понеслись навстречу друг другу.

Противники сшиблись, копья у обоих разлетелись в щепки, но при этом граф Бискайский потерял равновесие, и лишь в последний момент ему удалось ухватиться за шею вставшей на дыбы лошади и избежать падения. Маршалы единодушно признали его побежденным.

Как бы невзначай, главный герольд обронил:

— Слава победителю, великолепному и грозному сеньору Хайме де Барейро.

С невозмутимым видом граф де Барейро направился к шатру, ранее принадлежавшему графу Бискайскому. По правилам состязаний, место потерпевшего поражение зачинщика занимал рыцарь, победивший его.

Между тем на трибунах начались беспорядки. Противники иезуитов, искренне возмущенные весельем сторонников последних, вознамерились проучить наглецов, и вскорости стычки переросли в грандиозную потасовку. Пока стражники вместе с королевскими гвардейцами унимали буянов, высокие гости от всей души забавлялись этим зрелищем.

Наконец страсти поостыли и турнир возобновился. Филипп без особых усилий вышиб из седла виконта де ла Марш, а возвращаясь обратно, увидел, что над шатром Александра Бискайского уже развевается красно-черное знамя ордена иезуитов-меченосцев, под которым выступал граф де Барейро.

В пяти остальных поединках первого круга уверенную победу одержали зачинщики. Особенно лихо расправились со своими противниками Гуго фон Клипенштейн и Тибальд де Труа, граф Шампанский.

Когда на арену въехала вторая семерка рыцарей, Филипп ожидал вызова со стороны Серхио де Авилы-и-Сан-Хосе, но упомянутый кабальеро предпочел сразиться с графом Оской. Зато следующий…

— Великолепный и грозный сеньор Хуан Родригес… — объявил герольд.

«Родригес… Родригес… — лихорадочно перебирал в памяти Филипп, тем временем как закованный в блестящие латы всадник с опущенным на лицо забралом и черным щитом без герба и девиза приближался к его шатру. — Есть что-то знакомое — но что?»

— …вызывает на поединок великолепного и грозного сеньора Филиппа Аквитанского!

К Филиппу подбежал один из младших герольдов.

— Монсеньор, вызвавший вас рыцарь отказался сообщить свое настоящее имя, ссылаясь на принесенный им в прошлом году обет в течение пяти последующих лет совершать ратные подвиги инкогнито.

— Так вот оно что! — сказал Филипп. — Стало быть, Родригес — вымышленное имя?

— Да, монсеньор. И у нас нет никакой уверенности, что этот господин на самом деле посвященный рыцарь и вправе скрестить с вами копье. Так что вы можете…

— Правила мне известны, сударь, — перебил герольда Филипп. — Коли сей рыцарь принес обет, я не буду настаивать, чтобы он нарушил его, публично назвав свое имя. Я готов переговорить с ним с глазу на глаз.

Когда все семеро рыцарей выбрали себе противников, маршал-распорядитель велел немного обождать с началом поединков, а главный герольд в изысканных выражениях объяснил публике, в чем причина заминки. Филипп и «Хуан Родригес» съехались в центре арены.

— Господин рыцарь, — сказал Филипп. — Меня вполне удовлетворит, если вы сообщите свое настоящее имя и какого вы рода. Даю слово чести, что никому не открою ваше инкогнито без вашего позволения.

В ответ «Хуан Родригес» приподнял забрало.

— Ба! — пораженно воскликнул Филипп. — Родриго де Ортегаль! Выходит, грош цена заверениям вашего преемника, что вы находитесь под стражей.

— Он не солгал, — сухо ответил бывший прецептор. — Но четыре дня назад я бежал из тюрьмы.

— Чтобы взять реванш?

— Да! — Глаза его засияли ненавистью. — Я требую смертного поединка.

— А я отказываюсь, господин иезуит. Мы будем сражаться турнирным оружием.

— Ага, вы испугались!

Филипп бросил на Родриго де Ортегаля презрительный взгляд.

— Вы пытаетесь рассердить меня, но напрасно стараетесь. Я стою неизмеримо выше вас и любых ваших оскорблений и не позволю вам испортить праздник кровавым побоищем.

— Ну что ж, — произнес иезуит. — У меня не остается иного выхода, как публично обозвать вас трусом.

Филипп побледнел.

— В таком случае, я буду вынужден сообщить маршалам, что не считаю вас вправе сразиться со мной. И тогда, если вы не скажете им свое имя, вас с позором выдворят с ристалища, а назоветесь — арестуют, как беглого преступника.

Бывший прецептор опустил забрало на лицо.

— На сей раз ваша взяла, монсеньор. Но берегитесь, — в его голосе проступили зловещие нотки, — и покрепче держитесь в седле. Если я сшибу вас, пощады не ждите.

— Хорошо, господин иезуит, я приму это к сведению…

Филипп крепко держался в седле, и при первом же столкновении Родриго де Ортегаль был повержен.

— Мы еще встретимся, монсеньор, — простонал иезуит, когда Филипп проезжал мимо него, направляясь обратно к шатру.

— Надежда умирает последней, — высокомерно усмехнулся он.

Во втором круге выбыл из состязаний Педро Оска, и его место занял Серхио де Авила-и-Сан-Хосе, впрочем, ненадолго — после следующего круга над пятым от помоста шатром взвилось знамя Монтальбанов.

Эрнан де Шатофьер доказал свое превосходство над Ричардом Гамильтоном, причем весьма эффектно: тот с такой силой грохнулся оземь, что не смог самостоятельно подняться, и его пришлось уносить с ристалища.

В четвертом круге потерпел поражение Эрик Датский — при столкновении он потерял стремя. Эрнан залихватски сразил второго своего противника, который в красивом падении сломал пару ребер и вывихнул руку. Филипп запросто расправился с Анжерраном де ла Тур, племянником покойного графа Байонского и бывшим женихом его дочери. Гуго фон Клипенштейн, как и в трех предыдущих случаях, виртуозно вышиб из седла очередного претендента на лавры победителя Грозы Сарацинов. Граф Шампанский одержал ратную победу над своим главным соперником на поэтической ниве Руисом де Монтихо. А шатер, принадлежавший ранее графу Оске, оказался злополучным — уже третий раз кряду он поменял хозяина.

К началу пятого, последнего круга, явно определилась тройка сильнейших — Гуго фон Клипенштейн, Тибальд де Труа и Филипп Аквитанский. Право продолжить борьбу оспаривали также граф де Барейро и Шатофьер, причем если первый одержал четыре невыразительные победы, то Эрнан имел на своем счету только две — зато блестящие.