Но все надежды Александра пошли прахом, когда Бланка узнала о его связи с Жоанной. Сам по себе ее отказ делить с ним постель не так чтобы очень огорчил его — однако затем последовал полный разрыв между ними, и жена стала относиться к нему с откровенной враждебностью. Было бы по меньшей мере наивно объяснять все происшедшее крайней набожностью Бланки и, как следствие, глубочайшим отвращением, которое она испытывала к кровосмешению. Будь Александр порядочным человеком, она бы, конечно, простила его, как простила Жоанну, тем более что его порочная связь с сестрой продлилась всего несколько месяцев и прекратилась задолго до их женитьбы. Но нам известно, при каких обстоятельствах был заключен их брак. С самого начала Бланка не питала никаких нежных чувств к Александру и уже на второй неделе супружеской жизни полностью разочаровалась в нем, а еще спустя неделю возненавидела его всеми фибрами души. Она была девушка умная и проницательная, довольно быстро у нее сложилась целостная картина его неизменной натуры, и она с ужасом поняла, чтó за человек ее муж и какие побуждения им движут.
Давнее прегрешение Александра послужило лишь поводом для разрыва, но никак не причиной оного, хотя Бланка, возможно, придерживалась иного мнения. Она без зазрения совести шантажировала его, угрожая разоблачением и бракоразводным процессом. Положение графа стало еще более отчаянным, когда Альфонсо взошел на престол. Задумай теперь Бланка избавиться от мужа и попроси в этом помощи у брата, то остаток своей жизни Александру придется провести в бегах, скрываясь от вездесущих убийц, направляемых рукой кастильского короля. Одна-единственная слабость обернулась для графа Бискайского настоящей катастрофой. Иронией судьбы, единственным чистым и непорочным, что еще оставалось в нем, была любовь к родной сестре — чувство, которое во все времена в равной степени сурово осуждалось и церковью, и обществом.
Сама Жоанна испытывала к Александру скорее жалость, нежели любовь. Куда более серьезным ее увлечением был Рикард Иверо, которого она всеми правдами и неправдами стремилась заполучить в мужья. А что касается брата, то Жоанна чувствовала к нему глубокую привязанность. Она знала его лучше, чем кто-либо другой, даже он сам. За показным благородством, за тщательно скрываемой низостью ей виделась страдающая душа, искалеченная жестокой действительностью, обидами и унижениями, которые ему довелось изведать в отрочестве. С ней и только с ней он становился таким, каким был от природы — человечным. Уступив в позапрошлом году настойчивым домогательствам брата, Жоанна надеялась, что любовь, пусть и греховная, хоть чуточку смягчит его сердце, умерит исступленную ненависть к людям. Но надежды ее не оправдались…
Жоанна пододвинула табурет и села, облокотившись на край заваленного бумагами стола.
— Все мечтаешь о короне?
— Вот именно, — кивнул Александр. — Мечтаю и только. Сегодня, в некотором смысле, знаменательный день. Это, — он указал на свитки, разбросанные по столу, — последние из документов, где хотя бы вскользь упоминается о наследовании наваррского престола. Так, во всяком случае, утверждает Мондрагон. Он говорит, что за время моего отсутствия тщательнейшим образом перерыл весь государственный архив.
— Но ничего не нашел?
— Увы. Нигде не подвергается сомнению первоначальная формула наследования: «После смерти короля Наварры его преемником становится его старший сын. Он и провозглашается Сенатом королем Наварры, если у большинства достопочтенных сенаторов не найдется против этого существенных возражений, достойных пересмотра традиционных правил, освященных обычаями предков и одобренных святой католической церковью», — процитировал граф. — Позже были внесены уточнения, касающиеся тех случаев, когда умерший король вообще не имеет потомков, а последняя поправка была принята восемь лет назад и предусматривает наследование престола старшей дочерью в отсутствие сыновей. Случай с нашим отцом не имел прецедентов в Наварре и никогда не рассматривался даже умозрительно, а практика других стран… Нет, на соседей лучше не ссылаться — это возымеет прямо противоположный эффект. Так что все мои попытки найти хоть какую-нибудь юридическую зацепку закончились полным провалом.
— Так ты признаешь свое поражение? — с робкой надеждой спросила Жоанна.
— Вовсе нет! — жестко произнес Александр. — Это еще не поражение, я лишь потерпел временную неудачу. Придется в корне менять тактику, идти другим путем. Прежде я пытался подвергнуть сомнению корректность первоначальной формулы — что престол наследует старший сын, но теперь я намерен плясать от нее.
Жоанна растерянно покачала головой.
— Я не понимаю тебя, Сандро. Сколько раз ты говорил мне, что дядя стал королем в строгом соответствии с этим положением: ведь когда умер наш дед, он был единственным и, следовательно, на тот момент старшим его сыном.
— Старшим из живых. Но не старшим вообще. Пока меня не было, Мондрагон взял на себя инициативу и обратился к Лотарю фон Айнсбаху, видному теологу из Тулузского университета, с просьбой дать исчерпывающее толкование порядка престолонаследия с позиций современной богословской науки…
— Постой-ка! Это не тот ли самый преподобный Лотарь, который на прошлой неделе приехал к нам по приглашению епископа?
— Тот самый. О его приглашении позаботился Мондрагон. Сегодня вечером я имел с отцом Лотарем длительный разговор. Оказывается, он с большим воодушевлением принял предложение Мондрагона и уже наметил основные тезисы трактата, в котором аргументировано доказывается, что формула «преемником короля становится его старший сын» подразумевает передачу божественного начала королевской власти строго по старшей линии — и смерть нашего отца раньше деда ничего не меняет. Пока мы с тобой живы, ни дядя, ни тем более Маргарита не принадлежат к старшей ветви наваррского дома. Старшая ветвь — мы, а я — старший в роду. Вдобавок, — тут Александр поднял к верху указательный палец, — попытки обосновать претензии дяди на старшинство в роду тем, что якобы с преждевременной кончиной нашего отца между мной и дедом утратилась непосредственная связь, здорово смахивают на ересь, ибо подвергают сомнению бессмертие души.
— Разве? — грустно усмехнулась Жоанна. — С каких это пор ты начал верить в бессмертие души?
— А ни с каких. Но это нисколько не помешает мне использовать подобные аргументы, чтобы убедить в своей правоте олухов, верящих во всякую чушь о Боге и бессмертной душе… Прекрати гримасничать, Жоанна! И оставь свою проповедь при себе. С меня довольно того, что я исправно хожу в церковь.
— Это еще больший грех, Сандро: притворяться, что веришь, когда в сердце нет ни капельки веры.
— Хватит, я сказал! — прикрикнул граф, хлопнув ладонью по столу. — Не заводись, прошу тебя… Так вот, преподобный Лотарь собирается уже в самом скором времени представить свой трактат на рассмотрение конгрегации священной канцелярии и уверен, что не позднее следующего Рождества папа одобрит его и внесет в список Вселенской Суммы Теологии.
— Неужели? Ты полагаешь, что святейший отец поддержит твои притязания? Но ведь он весьма благосклонен к дяде — да и к Маргарите тоже, хоть и порицает ее за беспутство.
— А я не собираюсь обращаться к нему за поддержкой. Единственное, что от него требуется, это одобрить трактат, в котором ни разу не упоминается Наварра, как, впрочем, и любая другая страна. Вопрос о престолонаследии рассматривается там в общем, безотносительно к какому-либо конкретному случаю, и вместе с тем, применительно ко всем католическим королевствам и княжествам. Я очень рассчитываю на то, что трактат будет одобрен. В конце концов, все его выводы полностью соответствуют ныне действующим нормам римского права, в неизменности которых кровно заинтересован род Юлиев. Ну а папа, сам Юлий, будет не прочь оказать родственникам услугу, тем более важную, что в последнее время среди высшей итальянской знати весьма сильны настроения в пользу элективной монархии — чтобы императора избирал Сенат, как это было в древности, еще до Корнелия Великого. Вот тогда я и предъявлю свои права, ссылаясь на их каноническую обоснованность. Вот тогда и посмотрим, дорогой дядюшка, кто будет смеяться последним! — При этом в глазах его вспыхнула такая жгучая ненависть, что Жоанну заколотил озноб.
