Филипп одобрительными возгласами приободрял друзей, а сам с нарастающим беспокойством поглядывал на противоположный фланг, где события разворачивались не в пользу Гастона д’Альбре и Робера де Бигора. Филипп не сомневался в победе, он был не вправе хотя бы на мгновение допустить обратное — но вот какую цену им придется заплатить за нее? Пока еще держится левый фланг, гасконцы находятся в более выгодном положении, и потерь среди них значительно меньше. Но у Гастона и графа де Бигора слишком мало людей — еле-еле, каким-то чудом им удается сдерживать натиск иезуитов. Вот-вот, и… Нет! В последний момент иезуиты вынуждены были ослабить давление на левом фланге и перебросить часть рыцарей на правый, где особенно опустошительно хозяйничала гасконская молодежь. На какое-то время равновесие было восстановлено — но надолго ли?…

За первым рядом нападавших Филипп заметил всадника в блестящих доспехах и в шлеме, увенчанном пучком разноцветных перьев. Судя по роскошной одежде и властным жестам, которыми он сопровождал свои приказы, это был предводитель отряда.

— Эй, Габриель, Робер, Симон! — окликнул Филипп друзей, которые бились рядом. — Давайте доберемся до того петуха!

С их помощью Филипп пробился к «петуху», как он окрестил предводителя, и пока друзья оттесняли иезуитов, налетел на него с занесенным мечом.

— Защищайтесь, сударь! Полно вам прятаться за спинами подчиненных!

Предводитель молча принял его вызов, и между ними завязалась жестокая схватка. На сей раз Филипп встретил достойного противника.

Иезуиты попытались было вновь сомкнуться и окружить нескольких смельчаков, но поздно спохватились — в образовавшуюся брешь уже ринулись гасконцы, и предводитель нападавших оказался отрезанным от остальных своих рыцарей.

Ряды иезуитов дрогнули, однако Филипп понимал, что даже гибель «петуха» не остановит дальнейшего кровопролития. С болью в сердце он думал о том, что, возможно, кому-то из близких ему людей суждено будет пасть в этом бою; особенно он беспокоился за отца и Гастона. Ожесточенно сражаясь с предводителем, Филипп мысленно взывал к небесам, моля их не допустить победы ценой жизней его друзей и родственников.

И небеса как будто прислушались к его страстным мольбам. Внезапно за спинами иезуитов из-за ближайшего холма выплеснулся на прогалину стремительный поток белых плащей, блестящих лат, разномастных лошадей, сияющих на солнце лезвий обнаженных мечей и полощущихся на ветру штандартов ордена Храма Сионского, что в глазах радостно потрясенных гасконцев выглядело неоспоримым доказательство безграничной милости Господней. Громко, зычно раздался боевой клич: «Боссеан!» — и неожиданное появление тамплиеров поставило крест на всех надеждах иезуитов преломить ход сражения. Зажатые с обеих сторон превосходящими силами противников, они были обречены на поражение.

Воспользовавшись секундным замешательством «петуха», Филипп плашмя огрел его мечом по голове, измяв роскошный плюмаж, затем корпусом и руками вытолкнул очумевшего иезуита из седла.

— Габриель! — крикнул он. — Займись этим мерзавцем и присмотри, чтобы его не прикончили. Он мой пленник. — А сам, пришпорив лошадь, помчался дальше.

С появление тамплиеров схватка, начавшаяся как яростное противоборство, вылилась в поголовную резню. Мало кому из черно-красных рыцарей удалось избежать смерти. Герцог, такой хладнокровный в бою, теперь дал волю своему гневу. В молодости он люто возненавидел иезуитов за зверства, которые они творили в Арагоне во время войны с катарами, и после смерти отца изгнал их всех из Гаскони и Каталонии, сравнял с землей их командорства и запретил деятельность ордена Сердца Иисусова в своих владениях. Герцог призвал не брать ни одного врага в плен, заявив, что в любом случае все пленники будут казнены.

Благодаря своевременному вмешательству тамплиеров потери среди гасконцев оказались незначительными. Из числа знатных господ погиб один только Ги де Луаньяк — камергер герцога. К превеликому облегчению Филиппа, никто из его друзей не пострадал и даже не был сколько-нибудь серьезно ранен. Лишь Гастон д’Альбре под конец схватки вывихнул руку — он так увлекся, преследуя уносивших ноги иезуитов, что позабыл об усталости, а когда у него закружилась голова, не удержался в седле и упал с лошади; остальные же вообще отделались мелкими царапинами и ссадинами. Филипп слегка ушиб себе колено, у него неприятно зудели онемевшие руки, но он счел это сущими пустяками, когда, к радости своей, убедился, что на его лице нет ни малейших повреждений.

«Хотя шрамы украшают мужчину, — рассуждал он, — мне они ни к чему. Меня вполне устраивает то, что есть».

К этому времени Эрнан уже пришел в сознание и теперь, сидя на траве, обалдело таращился на усеянное телами иезуитов поле боя. Вдруг он изумленно воскликнул:

— Да это же Клипенштейн, чтоб мне пусто было! Гуго фон Клипенштейн! Он самый, клянусь хвостом Вельзевула!

Гигант-всадник лет тридцати пяти, по всей видимости, предводитель отряда, остановил своего коня и повернулся к Эрнану. Остальные тамплиеры вместе с гасконцами продолжали добивать иезуитов.

— Брат де Шатофьер! Вот так встреча! — Он подъехал ближе, спешился и участливо спросил: — Вы ранены?

— Ну… В общем… — смущенно пробормотал Эрнан. Только с некоторым опозданием он сообразил, в какую щекотливую ситуацию попал. Все это время, пока вокруг кипел бой, пока его друзья бились не на жизнь, а на смерть, сам он пролежал в безопасном местечке, даже не вынув из ножен меч. — В общем, мелочи. Ничего серьезного.

— Уж поверьте, ничего серьезного, — поспешил на выручку другу Филипп, который проезжал мимо. — Просто господину де Шатофьеру не повезло. Он упал и немного ушибся. — Филипп спрыгнул с лошади и смерил оценивающим взглядом могучую фигуру прославленного воина, который за свои подвиги в Палестине заслужил прозвище Гроза Сарацинов. — Господин фон Клипенштейн, у меня просто нет слов, чтобы выразить всю глубину своей признательности за столь своевременную помощь. Благодаря вам мы избежали больших потерь, и многие жены и дети будут до конца своих дней вспоминать в молитвах имена героев, спасших от неминуемой смерти их супругов и отцов.

— Это обязанность каждого христианина — помогать ближнему своему в годину бедствий, — скромно ответил тамплиер. — Слава Богу, мы поспели в самый раз. Эти еретики еще хуже магометан. И как их только земля носит!

— Ума не приложу, — задумчиво произнес Филипп. — Зачем мы им понадобились?

— Говорят, — отозвался Эрнан, поднимаясь на ноги, — что отдельные отряды иезуитов с молчаливого согласия своих командоров занимаются разбоем на большой дороге.

— Что-то такое я слышал, — кивнул Филипп. — Но, насколько мне известно, этим промыслом они занимаются небольшими бандами и уж тем более не афишируют своей принадлежности к ордену.

— Что правда, то правда, — согласился Шатофьер. — Обычно они переодеваются и избегают нападать на вооруженные отряды. А тут черт-те что: все одеты в иезуитскую форму, да еще и с боевыми штандартами. Если не ошибаюсь, это знамена командорства Сан-Себастьян.

— М-да, в самом деле… Чертовщина какая-то!

Клипенштейн деликатно прокашлялся.

— Прошу прощения, милостивый государь, — обратился он к Филиппу. — Как я понимаю, вы монсеньор Аквитанский-младший.

— А отныне и ваш должник, — ответил Филипп. — Какими ветрами, столь счастливыми для нас, занесло вас в наши края?

Тамплиер улыбнулся:

— Смею надеяться, что ваш край вскоре станет не чужим и для меня.

— О! — радостно произнес Эрнан. — Вас назначили главой одного из гасконских командорств? И какого же?

— Берите выше, брат. Магистр Рене де Монтальбан после ранения в Палестине решил удалиться на покой в наш мальтийский монастырь и попросил гроссмейстера освободить его от обязанностей прецептора Аквитанского…

— Стало быть, вы назначены его преемником, — понял Филипп. — Очень мило. Но как вы оказались именно здесь? Верно, уже начали проводить смотр командорств?