Еще недавно Клавдий Иверо считался одним из самых блестящих вельмож всей Испании. Это был высокий, крепкого телосложения мужчина, волевой, энергичный и моложавый с виду — мало кто давал ему больше тридцати пяти лет, хотя на самом деле ему было за сорок. Однако трагическая смерть сына сломила его. За последние полтора месяца он постарел как минимум на двадцать лет, и Эрнан просто не верил своим глазам: неужели этот немощный старик с седыми волосами, изборожденным морщинами лицом и усталым, опустошенным взглядом и есть тот великолепный сеньор, которого он видел в начале сентября в Памплоне? На какое-то мгновение Эрнана обуяли сомнения. Правильно ли он поступает, собираясь довериться человеку, одной ногой стоящему в могиле и с нетерпением ждущему смерти, как милости Божьей, как избавления от своих страданий? Разве способен такой человек на решительные поступки? Может, лучше было бы обратиться к графине?…

— Прошу садиться, господин граф, — скрипящим голосом произнес Клавдий Иверо, указывая на кресло возле горящего камина.

Эрнан сел. Граф слабо кивнул своему камердинеру, и тот вышел, оставив господ вдвоем.

— Итак, — заговорил Клавдий Иверо, как только дверь за слугой затворилась, — кастильский король велел арестовать своего брата. За что?

— По обвинению в государственной измене.

— Ага… Ну, это неудивительно.

Посему в комнате воцарилось тягостное молчание. Граф сидел с закрытыми глазами, бессильно откинувшись на спинку кресла. На его лице застыло выражение смертельной усталости. Эрнан мысленно ругал себя, что допустил ошибку, не доверившись графине. Но уже было поздно менять планы. Диана Юлия наверняка удалилась в свои покои, или же до утра уединилась в своей алхимической лаборатории и колдует там над колбами и ретортами.

Наконец Клавдий Иверо раскрыл глаза.

— Господин граф, король прислал мне копию протокола допроса моего сына. — (Эрнан побледнел.) — Там не указано никаких имен — ни исполнителей, ни свидетелей, — вероятно, он опасался, что я стану мстить… И, кстати, напрасно. Правосудие есть правосудие… Но, по имеющейся у меня информации, вы были непосредственно причастны ко всем тем событиям.

«Он наводил справки! — воспрянул духом Эрнан. — Значит, еще не все потеряно».

— Да, дон Клавдий, я участвовал в раскрытии заговора.

— В таком случае, вы именно тот человек, который мне нужен.

Шатофьер привстал и поклонился:

— Я весь к вашим услугам.

— Дело в том, сударь, — продолжал граф Иверо, — что из протокола допроса я понял лишь то, что мой сын, по глупости своей и безрассудству, впутался в заговор, об истинной цели которого даже не подозревал. По моему убеждению, это чистейшая нелепица, что он покусился на те злосчастные векселя. В конце концов, я не тиран, я продал бы несколько своих имений и заплатил бы по всем его долгам, а в при необходимости и защитил бы его от гнева матери. Я одно хочу знать: верно ли я догадался, что мотивы Рикарда были чисто личные?

— Да, дон Клавдий. В своем разрыве с принцессой Маргаритой ваш сын отчасти винил нынешнюю графиню Бискайскую, и ее брат воспользовался этим обстоятельством, а также тем состоянием глубокого отчаяния…

— Не будем лицемерить, сударь, — перебил его Клавдий Иверо. — Скажите прямо: Александр Бискайский воспользовался безумием моего сына. Его все еще разыскивают?

— Бывшего графа? Да. Недавно король удвоил сумму вознаграждения за его поимку.

— Уже напали на какой-нибудь след?

— Увы, нет. Он будто сквозь землю провалился.

— А как остальные участники заговора?

— Все, кроме одного, казнены.

— Жозеф де Мондрагон все еще жив?

— Он был приговорен к пожизненному заключению. Как мне стало известно, монсеньор Франциско де ла Пенья отказался подписать ему смертный приговор на том основании, что не было прямых доказательств его причастности к заговору — лишь предположения прочих обвиняемых, что он также участвовал в этом деле… ну, и еще мои собственные умозаключения. Однако теперь это несущественно. На прошлой неделе Жозеф де Мондрагон покончил с собой — повесился в своей камере.

— Об этом позаботился король?

— Скорее, принцесса Маргарита.

— Понятно… А что говорят в Памплоне про смерть Рикарда?

— Все убеждены, что его убил Александр Бискайский. Почему — высказывают самые разноречивые предположения, но ни одно из них не бросает тени на вашего сына.

— И на том хорошо, — облегченно вздохнул граф. — Но где гарантия, что все посвященные будут молчать?

Вспомнив про Симона, Эрнан на мгновение замешкался с ответом, но затем сказал:

— Будьте уверены, дон Клавдий. Молчать будут все.

— Ну что ж, будем надеяться… Но постойте-ка! Вы сказали, что все, кроме одного, мертвы. Кто же этот один? Или вы имели в виду Александра Бискайского?

— Нет. Я имел в виду Фернандо де Уэльву.

Впервые за время разговора глаза Клавдия Иверо сверкнули.

— Принца Кастильского?

— Да, его.

Граф судорожно вцепился пальцами в подлокотники своего кресла и резко подался вперед. Дыхание его участилось.

— И он сейчас у меня в замке!

— За это он и арестован своим братом, королем.

— Значит, я не ошибался, — прошептал граф с тихой ненавистью в голосе. — Так я и думал, что принц Фернандо причастен к смерти Рикарда… Господин де Шатофьер, если вы можете… даже если не можете, даже если не вправе — прошу вас, расскажите, во что впутался мой глупый сын.

Эрнан сделал вид, будто колеблется, хотя в действительности он решил все наперед.

— Хорошо, господин граф, я расскажу вам все, что могу рассказать. Александр Бискайский и Фернандо де Уэльва решили избавиться от княжны Жоанны, поскольку она случайно прознала об их планах захватить при помощи иезуитов кастильский и наваррский престолы и угрожала им разоблачением, если они не откажутся от своих замыслов и не покаются перед королями Наварры и Кастилии.

— Стало быть, Фернандо метил на корону своего брата?

— Да. Он собирался отравить дона Альфонсо и поведал об этом графу Бискайскому. А княжна подслушала их разговор и…

— И мой сын принимал участие в их гнусной затее?! Какой позор!

— Но он понятия не имел об истинной подоплеке дела. Равно как и о том, что его тоже собирались убить — вместе с княжной Бискайской. По замыслу заговорщиков, ваш сын, уже мертвый, должен был предстать виновником смерти княжны, ее убийцей, чтобы никому не пришло в голову заподозрить в этом других…

Эрнан вкратце поведал о поимке Фернандо и обнаруженных у него железном пруте и кинжале с вензелем Рикарда на рукояти. Потом он немного отступил от правды, сказав, что Фернандо передал Симону пакет, в котором действительно было письмо, компрометирующее Рикарда. На допросе бывший доминиканец Гаспар признался, что по приказу графа Бискайского он подделал и это письмо, правда, небрежно — лишь затем, чтобы усыпить бдительность Фернандо. В том письме Жоанна обвиняла Рикарда в убийстве некоего Хуана Энрике де лас Фуэнтеса, кастильского кабальеро, который весной этого года был любовником Маргариты и в самый разгар их романа спьяну утонул в реке. Однако из поддельного письма следовало, что это не был несчастный случай. Жоанна якобы располагала неопровержимыми доказательствами вины Рикарда и шантажировала его, требуя, чтобы он женился на ней. Эрнан предпочел такую версию происшедшего — хоть и не соответствующую действительности, но и не совсем ложную, — чтобы ни в коем случае не вызвать у графа даже тени сочувствия к Фернандо, который, по планам Александра Бискайского, должен был умереть вместе с Рикардом и Жоанной.

Клавдий Иверо слушал Эрнана, низко склонив голову. Когда же он поднял ее, глаза его пылали яростным огнем, черты лица заострились, оно приобрело выражение непреклонной решимости. Эрнан опешил: где только девались усталость и опустошенность, которые так неприятно поразили его в самом начале их разговора. В немощном теле еще был жив здоровый дух!

— Господин де Шатофьер, — произнес граф. — С тех пор как умер мой сын, у меня пропало желание жить. Я очень гордился Рикардом, может быть, преувеличивал его достоинства — но он был моим единственным сыном. Теперь же единственное, что держит меня на этом свете, так это жажда мести. Прежде чем умереть, я хочу отомстить тем, кто погубил Рикарда. Раньше я ненавидел и тех, кто раскрыл этот заговор, хоть и не собирался мстить им, но теперь… Теперь, когда оказалось, что Рикарду отводилась роль козла отпущения, я искренне признателен людям, которые спасли его не от смерти, но от посмертного позора. — Он испытующе поглядел на Эрнана. — Ведь это вы, я полагаю, разоблачили заговорщиков?