Теперь, завершив свой анализ, Пак с удовлетворением отметил, что его предполагаемая жертва не только определена практически наверняка, но и находится в удобном обзоре. Пак внутренне широко улыбнулся, заранее представляя себе будущие метания слабовольного негодяя по мере предстоящего развития событий.

Скоро, совсем скоро Пак должен будет еще раз уединиться в туалете и сможет снять с себя, наконец, искусственные грудь и спину. Разработчики теракта назвали это приспособление «жидкожилет» по аналогии с бронежилетом. Уже почти неделю Пак носил на себе, спереди и сзади, по три с половиной литра жидкой взрывчатки в латексных мешках под слоем натурального материала (Пак старался не задумываться над термином «донорская кожа»). Даже в случае личного досмотра, в смысле обыска на ощупь, все было вполне естественно. Пак даже мог раздеться и опять одеться, не выдавая себя. Но в такую проницательность и тщательность досмотра никто и не верил. Тем более что на груди и спине вообще ни в одном аэропорту мира не принято чего-либо искать. Уж если что и ощупывают, то бока, ноги и руки.

Пак мысленно стал повторять многократно отработанную последовательность действий. Сначала опустить столик для пеленания. Разобраться с рюкзаком. Потом снять жилет, положить его на столик. Привести себя в порядок. Достать из «жидкожилета» по очереди обе половинки, оба латексных мешка, и спустить их в унитаз, один за другим. Отправить туда же таблетку катализатора. Набросить куртку и вернуться на место. Примерно через десять-двенадцать минут будет слышен негромкий хлопок, корпус самолета дрогнет, и вот тогда начнется самое интересное.

Стюард выкатил столик с напитками. Пак не сомневался, что вычисленный им враг сразу начнет пить крепкие напитки. Получив очередное подтверждение своей проницательности, Пак попросил простой воды, отказался от обеда и позволил себе еще раз задремать. Почему-то при пробуждении на взлете ему вдруг показалось, что именно сегодня есть шанс наконец-то узнать, что же будет дальше, как себя поведет страшная Годзилла. И Пак закрыл глаза.

Премьер Черчилль стоял у огромного холодного окна и смотрел, как порывистый февральский ветер колышет торчащие вверх ветки каких-то вечнозеленых высоких деревьев.

«Ну, конечно. Я помню этот вид из окна и это место. Это было в Советском Союзе, а место называлось полуостров Крым. За моей спиной огромный холодный зал. В этом самом зале нам троим – Сталину, Рузвельту и мне – штабные работники обычно докладывали согласованные предложения. А вечером я занимал этот же зал для работы с моими ребятами. Сколько их тогда сопровождало меня в этой поездке? Наверное, можно не напрягаться и не вспоминать. Теперь-то я уже догадываюсь, что сзади меня сейчас вовсе не аппарат британской миссии на переговорах в Ялте».

Черчилль медленно повернулся лицом к залу и увидел ровно то, что ожидал. Кто в штатском, кто в форме, вокруг большого стола скромно стояли двенадцать молодых людей, ожидающих его помощи в поиске ни много, ни мало, а смысла своей новой жизни.

«Надо же, как интересно все складывается, – подумал Черчилль, медленно подходя к столу. – Если мне не изменяет память, в такой вот ветреный вечер мы с президентом Франклином Рузвельтом и премьером Джозефом Сталиным определяли здесь послевоенное устройство мира. Сложно и тяжело договаривались. Но договорились. Потому что тогда каждому из нас этого очень хотелось».

– Итак, добрый вечер вам всем, молодые люди, – подходя к столу, без особых предисловий начал встречу Черчилль. – Присаживайтесь. Чья сегодня у вас очередь выступать? Не стесняйтесь, рассказывайте, что накопали и куда уперлись.

– Сегодня моя очередь, сэр, – медленно поднялся с места молодой человек в форме военного переводчика.

«Какой знакомый акцент, и как по месту!» – отметил про себя Черчилль, усаживаясь в свободное просторное кресло.

– Если не ошибаюсь, молодой человек, вы русский?

– Да, сэр.

– Как говорят у вас в России, в ногах правды нет. Очень правильное выражение. Мне кажется, я уже вам говорил, что никогда не стоял, если можно было сидеть. И никогда не сидел, если можно было лежать. Здесь лежачих мест не видно, так что садитесь, пожалуйста, и рассказывайте.

Юноша так же медленно опустился в кресло. «Он движется не по возрасту вяло. Раньше они все, по-моему, были в прекрасном тонусе. Этот парень, похоже, сегодня болен», – заметил про себя Черчилль, но решил пока на эту тему вопросов не задавать.

– Накопали мы, сэр, немного, и действительно уперлись. Но кое-что при этом вроде поняли. Мы быстро нашли все более-менее известные труды разных умнейших людей на эту тему. Я говорю про книги о смысле жизни людей, о возможной Цели существования Человечества. Разделили, прочитали, обменялись мнениями. И получилось, что, сколько бы мы эти умные книжки ни вертели туда-сюда… – И Русский остановился, подбирая выражение.

– А ничего похожего на правду не видите? – улыбнулся Черчилль.

– Ну, в общем, да. Ничего такого, во что мы бы все вместе поверили. Версий много, только ни одна не зажгла.

– Ну, что же, отрицательный результат – тоже результат. И это все?

– Не совсем. Именно потому, что нас ни одна из существующих версий не захватила, мы, как нам кажется, кое-что поняли. Нам показалось, что мы поняли хотя бы то, что нас в этих самых версиях устроило. Мы вроде как сформулировали для себя, какая она в принципе должна быть, эта самая Цель. Цель существования Человечества.

– И какая она должна быть, по-вашему?

– Нам кажется, она должна быть, бесспорно, привлекательной, – продолжил неспешно юноша. Он говорил с явным затруднением, подтверждая мысль Черчилля о болезни. – И привлекательной в первую очередь не столько для простых людей вроде нас, а для тех, кто правит миром. Иначе как же Человечество двинется к этой Цели, если сильные мира сего не будут хотеть этого движения. Они же начнут каждый дуть в свою дуду. Мериться, кто из них главнее и важнее. Опять война какая-нибудь мировая начнется или еще что-нибудь. И всем будет не до того, чтобы искать и найти свое место в движении к Цели.

Юноша замолчал.

Черчилль прикрыл глаза. «Черт побери! Эти «новые апостолы» заслуживают самого серьезного уважения. Мысленно снимаю перед ними шляпу. Эти ребята стремительно прошли почти весь мой жизненный философский путь. И всего за несколько наших встреч. – Черчилль открыл глаза и не спеша обвел взглядом всех сидящих за столом. Молодцы. Просто молодцы. Только вот практически все ребята что-то очень нехорошо выглядят. Неужели одновременно все вдруг разом серьезно заболели? Таких совпадений случайно не бывает. За этим что-то кроется». Вслух же он произнес:

– Вы очень хорошо поработали. Немного завидую. Я был гораздо старше вас, когда пришел к тому же выводу о главном признаке Цели. Согласен, полностью с вами согласен. Если то, что вы найдете, и есть Цель существования сегодняшнего Человечества, то она должна будет покорить всех премьеров, президентов, министров. Эта Цель должна быть выше их стремления к власти. Иначе Человечество никогда к этой Цели не придет. Личные амбиции великих людей разорвут все опять на куски. Как уже многократно бывало в этом мире.

Осталось совсем немного – найти вариант, соответствующий этому признаку. И убедиться в правильности этого варианта.

С нашей прошлой встречи вы искали приемлемую версию Цели не в священных книгах, а в книгах, написанных людьми. Если вы не нашли устраивающего вас варианта в сочинениях других людей, то почему бы вам самим не предложить свою гипотезу?

– Сэр, вы действительно считаете, что мы можем оказаться умнее великих философов прошлого? – сильный скепсис, если не сказать ирония, прозвучал в вопросе, произнесенном так тихо, что Черчилль даже не понял, кто из ребят его задал.

– Не совсем так. Вы ведь правильно сказали, что они, все эти самые философы, не ваши современники, а люди из прошлого. Скажу решительнее, в основном из далекого прошлого. Поэтому вы вполне можете предложить новую мысль. Просто потому, что относительно этих великих людей вы – люди из будущего.