– Ну что, интересующих меня новостей нет и не будет. Вернемся к отвлекающим средствам? – И Черчилль придвинул к себе потрепанную огромную тетрадь, страницы которой были плотно заполнены аккуратным быстрым почерком. Это был почерк его бывшего советника Вальтера, ушедшего из жизни семь лет назад.

Судьба Вальтера была необычна. Уроженец Вены, он в молодости близко познакомился с Адольфом Шикльгрубером, посредственным художником и начинающим политиком. По-видимому, из-за этих своих контактов Вальтер и был завербован английской разведкой еще в самом начале карьеры будущего фюрера. Личный знакомый Гитлера оставался одним из самых полезных источников Интеллидженс сервис вплоть до своей стремительной эмиграции в Англию, когда угроза раскрытия превысила уровень допустимого риска. В Лондоне Вальтеру удалось сформировать о себе мнение как о серьезном специалисте по прогнозированию поведения высших руководителей Третьего рейха. Именно в такой роли он оказался на какое-то время приближен к Черчиллю, когда началась Вторая Мировая война.

После войны их пути разошлись, и только после второй отставки Черчилля с поста премьер-министра они однажды случайно столкнулись в Кенсингтон-парке. Выяснилось, что они соседи, их дома находятся в десяти минутах ходьбы друг от друга. Они разговорились, продолжили разговор в доме Черчилля, и с тех пор Вальтер стал частенько навещать своего бывшего шефа.

У них всегда было что обсудить, даже тогда, когда никаких новостей в мире не было. После Великой войны Черчилль глубоко увлекся философией. Вальтер, будучи по образованию и основной деятельности профессиональным философом, был отличным спарринг-партнером для дискуссий на вечные темы. Его преждевременный уход (что такое шестьдесят шесть лет на фоне девяноста) был для Черчилля заметной потерей. И вот неожиданно его интересный собеседник вернулся. Пусть в форме рукописи, но вернулся со своими сокровенными мыслями.

Эту тетрадь принесла на днях двоюродная племянница Вальтера. Его наследники наконец-то вступили в свои права. Они решили сделать небольшой ремонт в бывшем кабинете доктора и натолкнулись в потаенном шкафчике на рукопись с четким посвящением на первой странице.

Когда Черчилль первый раз взял в руки эту рукопись, он попробовал, еще не открывая ее, угадать, чему она посвящена – и не ошибся. Вальтеру регулярно приходила идея опубликовать свои воспоминания об увлечении Гитлера оккультными науками. Столь же регулярно Черчилль доказывал ему, что любое сочинение на эту тему сейчас несвоевременно и будет лишь очередным толчком к возрождению интереса к нацизму. И вот в его руках оказалась эта рукопись, удивительная смесь исторических фактов и откровенных фантазий о судьбе некоторого предмета, оказывающего, по мнению Вальтера, заметное влияние на судьбу Человечества. Речь шла о наконечнике копья, пронзившего во время казни на Голгофе тело Спасителя.

Незаметно для себя самого Черчилль стал читать эту рукопись внимательно и медленно, а не по диагонали, как все остальное печатное или рукописное, попадающее ему на стол. После первых нескольких страниц он понял – это чтение обладает одним очень полезным свойством. Оно чем дальше, тем больше захватывает его и совершенно отвлекает от обычных грустных мыслей.

И сейчас он, неспешно дочитав первую главу, отложил рукопись, выключил свет и закрыл глаза. В каком-то легком забытьи, полусне, он без всякого перехода вдруг ярко, в красках и деталях, увидел картины давно минувших дней. Что было удивительно, он видел именно те события, о которых только что прочитал, но видел их не так, совсем не так, как они были описаны в книге. И при этом у него было четкое ощущение, что он видел правду.

Полусон прервался, когда Пилат закончил свой допрос. Черчилль не стал открывать глаза, продолжая еще ощущать себя где-то там, в Иерусалиме, в начале первого тысячелетия новой эры.

«Как, наверное, был счастлив этот человек, Сотник, – сказал он мысленно себе. – Он обрел настоящий смысл жизни. Не на день, не на год, а до самой смерти. Как я ему завидую… Господи, за что же мне-то такое наказание – смысл моей жизни уже давно закончился, а жизнь все идет и идет…»

– Ну, вообще-то есть еще одно полезное дело, которое ты можешь совершить в этой жизни, – вдруг услышал он чей-то спокойный голос. Этот голос, казалось, рождался прямо в его голове.

Черчилль открыл глаза, посмотрел направо, налево. В комнате полутьма, никого нет.

– У меня появился внутренний голос? Ну-ну. Надеюсь, это не шизофрения и не старческий маразм, а просто сон. И что же я могу еще сделать, скажи мне, неведомый собеседник?

– Двенадцать довольно молодых людей нуждаются в человеке, который помог бы им в их поиске смысла бытия. Ты похож на того, кто им нужен.

– Как сказал бы мой друг генерал Де Голль, это дежавю. Было нечто такое уже в истории. Этой дюжине, как и предыдущей, нужно обратиться со своими вопросами к более надежному источнику, я имею в виду – к Иисусу из Назарета. Если, конечно, у них есть такой шанс, – ответил со своей обычной иронией Черчилль.

– По правде говоря, они так и сделали, – последовал неожиданный ответ, насыщенный такой же доброй и глубокой иронией. – Эти двенадцать немного другие, но в чем-то похожие на тех, первых. Однако мне кажется, что времена изменились и пришло время людям самим находить ответы на некоторые вопросы.

В диалоге возникла пауза. После нескольких секунд молчания Черчилль произнес:

– Неожиданный поворот событий. Значит ли это, что я уже умер и удостоился чести предстать перед Тобой?

– Нет, ты еще не умер. Что же касается чести – наверное, в какой-то степени.

Помнишь, еще в молодости ты сам для себя определил, что эта жизнь сильно напоминает тебе театр. И что тебе хочется быть не только статистом, но хотя бы младшим помощником режиссера.

– Да, это истинная правда.

– И даже сейчас, вместо того чтобы спокойно стареть и хвалить себя за заслуги, ты мучаешься. И это все потому, что ты до сих пор постоянно думаешь о сценарии, о замысле Отца нашего и о том, что ты называешь Целью.

– И это правда.

– Вот и помоги этим двенадцати в их поиске.

– Философия – разве это удел молодых? Скажи мне, разве им это поможет жить? Они немного пройдут в этом поиске смысла жизни вместе со мной и упрутся так же, как и я. Будет правдоподобная гипотеза, только не будет доказательств. Я почти до самого конца жизни верил, что найду настоящий ответ, поднимаясь в своем поиске со ступеньки на ступеньку. И поэтому мне было интересно жить всю мою долгую жизнь. До тех пор, пока я не понял, что все, дальше я не продвинусь. Но со мной это произошло в старости, а они упрутся в стену молодыми. И им станет неинтересно жить. Я не хочу. Пожалей их.

– А если им есть, что добавить? Если они не упрутся в стену на том же уровне, а пройдут дальше, чем ты?

– Трудно мне в это поверить. Нет, я не преувеличиваю свои способности. Но я просто их неплохо знаю. Неужели молодые люди могут продвинуться с моей помощью дальше, чем я уже прошел? Что мы сможем вместе понять такого, чего я не смог один? Это возможно только в одном, маловероятном случае – у них есть важная информация, которой нет у меня. Информация, подтверждающая или опровергающая мою гипотезу.

– Твоя логика по-прежнему безупречна. Ты прав, на самом деле эти двенадцать знают кое-что, чего ты не можешь знать. Поэтому вместе, как мне кажется, вы можете продвинуться дальше, чем по отдельности.

В разговоре опять возникла пауза. После нее Черчилль осторожно спросил:

– Это обычные люди, а не ангелы?

– Это люди планеты Земля. Ну, правда, может быть, одни из лучших в своем поколении.

– Так-так. Соображаю я, конечно, не с такой скоростью, как прежде, в молодости, но пока еще кое-что в извилинах осталось. У меня получается только один логически непротиворечивый вариант. Это молодые люди не из моего времени, а из будущего?

– Верно. Относительно тебя это так.

– И ты говоришь, я смогу узнать от них то, что будет после того, как меня не будет? Но разве такое возможно? Наши ученые и фантасты считают, что будущее может нарушиться, если его знать заранее.