Отрывок из маленькой поэмы о Пушкине 1. Он и она Каков? – Таков: как в Африке, курчав и рус, как здесь, где вы и я, где север. Когда влюблен – опасен, зол в речах. Когда весна – хмур, нездоров, рассеян. Ужасен, если оскорблен. Ревнив. Рождён в Москве. Истоки крови – родом из чуждых пекл, где закипает Нил. Пульс – бешеный. Куда там нильским водам! Гневить не следует: настигнет и убьет. Когда разгневан – страшно смугл и бледен. Когда железом ранен в жизнь, в живот — не стонет, не страшится, кротко бредит. В глазах – та странность, что бело́к белей, чем нужно для зрачка, который светел. Негр ремесла, а рыщет вдоль аллей, как вольный франт. Вот так ее и встретил в пустой аллее. Какова она? Божественна! Он смотрит (злой, опасный). Собаньская (Ржевуской рождена, но рано вышла замуж, муж – Собаньский, бесхитростен, ничем не знаменит, тих, неказист и надобен для виду. Его собой затмить и заменить со временем случится графу Витту. Об этом после.) Двадцать третий год. Одесса. Разом – ссылка и свобода. Раб, обезумев, так бывает горд, как он. Ему – двадцать четыре года. Звать – Каролиной. О, из чаровниц! В ней всё темно и сильно, как в природе. Но вот письма французский черновик в моём, почти дословном, переводе. 2. Он – ей (Ноябрь 1823 года, Одесса) Я не хочу Вас оскорбить письмом. Я глуп (зачеркнуто)… Я так неловок (зачеркнуто)… Я оскудел умом. Не молод я (зачеркнуто)… Я молод, но Ваш отъезд к печальному концу судьбы приравниваю. Сердцу тесно (зачеркнуто)… Кокетство Вам к лицу (зачеркнуто)… Вам не к лицу кокетство. Когда я вижу Вас, я всякий раз смешон, подавлен, неумён, но верьте тому, что я (зачеркнуто)… что Вас, о, как я Вас (зачеркнуто навеки)… 1973 «Теперь о тех, чьи детские портреты…» Теперь о тех, чьи детские портреты вперяют в нас неукротимый взгляд: как в рекруты, забритые в поэты, те стриженые девочки сидят. У, чудища, в которых всё нечетко! Указка им – лишь наущенье звезд. Не верьте им, что кружева и чёлка. Под чёлкой – лоб. Под кружевами – хвост. И не хотят, а притворятся ловко. Простак любви влюбиться норовит. Грозна, как Дант, а смотрит, как плутовка. Тать мглы ночной, «мне страшно!» – говорит. Муж несравненный! Удели ей ада. Терзай, покинь, всю жизнь себя кори. Ах, как ты глуп! Ей лишь того и надо: дай ей страдать – и хлебом не корми! Твоя измена ей сподручней ласки. Когда б ты знал, прижав ее к груди: всё, что ты есть, она предаст огласке на столько лет, сколь есть их впереди. Кто жил на белом свете и мужского был пола, знает, как судьба прочна в нас по утрам: иссохло в горле слово, жить надо снова, ибо ночь прошла. А та, что спит, смыкая пуще веки, — что ей твой ад, когда она в раю? Летит, минуя там, в надзвездном верхе, твой труд, твой долг, твой грех, твою семью. А всё ж – пора. Стыдясь, озябнув, мучась, напялит прах вчерашнего пера и – прочь, одна, в бесхитростную участь жить, где жила, где жить опять пора. «Те, о которых речь, совсем иначе встречают день. В его начальной тьме, о, их глаза, – как рысий фосфор, зрячи, и слышно: бьется сильный пульс в уме. Отважно смотрит! Влюблена в сегодня! Вчерашний день ей не в науку. Ты — здесь ни при чем. Ее душа свободна. Ей весело, что листья так желты. Ей важно, что тоскует звук о звуке. Что ты о ней – ей это всё равно. О му́ке речь. Но в степень этой му́ки тебе вовек проникнуть не дано. Ты мучил женщин, ты был смел и волен, вчера шутил – уже не помнишь с кем. Отныне будешь, славный муж и воин, там, где Лаура, Беатриче, Керн. По октябрю, по болдинской аллее уходит вдаль, слезы не обронив, — нежнее женщин и мужчин вольнее, чтоб заплатить за тех и за других. 1973 Ожидание ёлки
Благоволите, сестра и сестра, дочери Елизавета и Анна, не шелохнуться! О, как еще рано, как неподвижен канун волшебства! Елизавета и Анна, ни-ни, не понукайте мгновенья, покуда медленный бег неизбежного чуда сам не настигнет крыла беготни. Близится тройки трёхглавая тень, Пущин минует сугробы и льдины. Елизавета и Анна, едины миг предвкушенья и возраст детей. Смилуйся, немилосердная мать! Зверь добродушный, пришелец желанный, сжалься над Елизаветой и Анной, выкажи вечнозеленую масть. Елизавета и Анна, скорей! Всё вам верну, ничего не отнявши. Грозно-живучее шествие наше медлит и ждет у закрытых дверей. Пусть посидит взаперти благодать, изнемогая и свет исторгая. Елизавета и Анна, какая радость – мучительно радости ждать! Древо взирает на дочь и на дочь. Надо ль бедой расплатиться за это? Или же, Анна и Елизавета, так нам сойдет в новогоднюю ночь? Жизнь и страданье, и всё это – ей, той, чьей свечой мы сейчас осиянны. Кто это? Елизаветы и Анны крик: – Это ель! Это ель! Это ель! 1973 |
