Женщина с криком бросилась к офицерскому столу, но ее перехватили два констебля, вооруженные латхи, и, оттащив к двери, вышвырнули наружу. Офицер досчитал деньги, смачивая большой палец красноватой слюной, чтобы разделить свеженькие банкноты.

Взгляд Гулу упал на шаткую деревянную лестницу, что вела к сырому коридору с грязными стенами. Наползающие друг на друга объявления, старые и выгоревшие, мозолили глаза с лестничной площадки, где узкое окошко, единственное не забранное ставнями, впускало прямоугольник яркого света. Лестница изгибалась прямо над Тулу, и вдоль нее тянулось несколько труб, выкрашенных в тошнотворно-оливковый цвет. Гулу прошел мимо ступенек к тощему, хмурому человеку, что сгорбился над грудой бумаг за столом у серой стены. Человек был в бежевой форме и, судя по погонам, имел звание помощника младшего инспектора полиции. Верхний кончик его карандаша злобно колол воздух. Лысина блестела от масла и пота. За спиной его стоял металлический шкафчик, а на стене висел график с розовыми и серыми кривыми — помесячная статистика преступлений. На деревянном крючке — брезентовая хозяйственная сумка, которую обыскивала довольно жирная крыса.

Этот-то человек Тулу и требовался.

— П. м. и. Бамбаркар! — воскликнул он, щелкнув каблуками и в шутку отдав честь забинтованной рукой.

— Да? — раздраженно буркнул Бамбаркар. Его карандаш завис в воздухе.

— Это же я, бхаи, Тулу.

Карандаш крутанулся в руке Бамбаркара. П. м. и. поднял глаза:

— Тулу с вокзала? С Виктории?

— Что, бхаи, не признаешь старых корешей? — весело сказал Гулу, подражая жестам чистильщика обуви.

— Все эти годы, — тихо проговорил Бамбаркар, — я думал, что Красный Зуб с тобой разделался.

— А я жив, как видишь.

— Вижу.

— Я вычислил всю нашу компанию. Ты — в полиции. Яш — на Фолкленд-роуд. А Хари Бхаи — в Дхарави.

— Яш — сутенер! — захихикал Бамбаркар. — А ты?

— Первоклассный водила, — подмигнул Гулу.

— Легальная работа. — Бамбаркар куснул карандаш. — Я и не сомневался.

— Слушай, брат, — спокойно сказал Гулу, присаживаясь, — нужна твоя помощь.

— Слушаю.

— Семья, на которую я работаю… их дочка Мизинчик Миттал…

— Ты работаешь на Митталов? — поразился Бамбаркар. — Так это ж мое дело!

— Да? Ну, тогда ты сможешь мне рассказать, что же случилось с айей.

— Авни Чачар? Мы не знаем. Ее мать твердит, что она умерла. Покончила с собой. Но никаких доказательств нет.

— Я видел ее!

— Видел? — Бамбаркар подался вперед. — Уверен на сто и один процент?

Гулу порылся в памяти. Прошло время, и он уже сомневался, что женщина, которую он видел за воротами, действительно была Авни. Возможно, он просто нафантазировал. Гулу покачал головой.

— Понимаешь, — продолжал Бамбаркар, понизив голос, — меня заставили переписать рапорт, чтобы спасти репутацию Мизинчика Миттал. Другая девчонка, Милочка, наверное, сбежала с каким-то парнем. А что касается Авни, вечером инспектор пошлет своих гундов прощупать ее семью. Надо их расколоть.

— Мне нужно увидеть мать Авни, бхаи. Прошу тебя, скажи, где она живет.

Бамбаркар покрутил карандаш и встряхнул стопку бумаг с переписанным протоколом. Выдавать такую информацию — против полицейских правил. Но Гулу — старый друг, и он работает водителем в очень богатой семье. Если оказать ему услугу, возможно, она окупится. Бамбаркар — большой спец по обналичке оказанных услуг. Это стало его своеобразным хобби: брать на учет всех, кто ему чем-нибудь обязан, и на всю катушку этим пользоваться — вплоть до бесплатного чая, который утром наливал чаивала, или бессрочного доступа к промежности симпатичной молодой соседки. О да, неоплаченные услуги равносильны власти — пьянящей, пробирающей до спинного мозга. Перебрав груду на столе, Бамбаркар тайком передал Гулу листок.

На просушку у земли была всего пара часов, а уже после полудня набежала муссонная мгла. Едва небо потемнело, а тени удлинились, тучи наконец прорвало с ужасным грохотом, и на заболоченный город обрушился страшный ливень, загоняя людей в укрытия и заслоняя дневной свет.

Стемнело быстро. Семейство Миттал, помывшись и насытившись ранним ужином, собралось в зале и нервно наблюдало, как углы комнат погружаются во мрак. Савита заперлась в спальне и ждала последнего момента, когда еще можно опорожнить мочевой пузырь в европейском туалете, пока Парвати не обвязала трубу черной веревочкой, чтобы сделать ее бесполезной.

Не желая встречаться с родителями во время пани-хатао, или «обезвоживания», Савита позвонила им после их возвращения из Гоа и сказала, что приедет в гости на следующих выходных. «Да ты хоть понимаешь, с кем мы провели отпуск? — рассердилась мать. — С Бипином и Мону! На прошлых выходных их принимал премьер-министр — сам мистер Неру! А теперь ты мне говоришь, что твоя Мизинчик нашлась и нам можно не приезжать?»

Савита ответила просто: «Мизинчик — не моя».

— Мама, пошли, — тихо позвал Нимиш из-за двери.

— Иду.

Сидя у трюмо, Савита любовалась своей богатой коллекцией индийских аттаров: крутила хрустальные флакончики в руках, подносила их к свету, наклоняла так и сяк, восхищаясь то ослепительным блеском, то ровными гранями. Вынув пробку, она поднесла флакончик к носу. Сандаловый аромат выдохся, а жидкость стала неприглядной, желтовато-бурой. Савита вспомнила, что получила этот подарок наутро после свадьбы. Джагиндер повез ее обедать на Колаба-козуэй. Савита чопорно сидела на переднем сиденье, а Джагиндер переключал передачи и, положив ладонь ей на ногу, впервые дотронулся до жены. Она хихикнула над этим ласковым жестом. Затем, уже после обеда, Джагиндер преподнес ей хрустальный флакончик в шелковом мешочке. «Мой любимый аромат, — мурлыкнул он. — Хочу, чтобы ты сегодня им пахла».

Савита осторожно поставила флакончик на место — первое в ряду бесценных воспоминаний, возможностей, кирпичиков ее «самой первосортной и самой первоклассной жизни», выстроившихся на трюмо. Она пробегала глазами флакончики, бегло их касаясь, и ароматы окутывали ее чарами ностальгии. Медовый месяц проплыл облачком розового масла — запаха любви. Позже ее верным союзником стал возбуждающий амбровый аттар, который превращал Джагиндера в сексуального зверя. Когда Савита забеременела Нимишем, Маджи подарила ей мускусный митти аттар[198] из священной земли у реки Ганг, способствующий переселению душ. А когда погибла ее дочь, Кунтал усердно втирала шамана аттар в недвижное тело Савиты для ее духовной защиты. Савита дотрагивалась по очереди до каждого хрустального пузырька: гул хина аттар[199] — для равновесия, чампа-ка — для очищения, агаровая древесина — для медитации, белый лотос — для просветления. Наконец, ее любимый, шафрановый аттар, воплощение Лакшми — богини богатства и процветания, чей аромат словно отливал золотом.

Она переборола желание наполнить каждый флакончик водой, дабы сорвать планы Маджи и удержать при себе свою призрачную дочь.

— Где ты? — прошептала она, озираясь. — Приди ко мне, чтобы я тебя спасла.

Но все было тщетно.

— Мама, — вновь постучал в дверь Нимиш. — Тебе что-нибудь нужно?

«Дорогой Ними, — подумала Савита, — мой любимый сынок».

— Ничего, бэта, можешь идти.

Савита неподвижно сидела перед трюмо, обдумывая, чем для нее чревато неповиновение мужу и свекрови. Кем бы она была, не стань миссис Миттал, прелестной женой мистера Джагиндера Миттала, владельца «Судоразделочного завода Миттала»? Да как ей вообще взбрело в голову перечить Маджи? Невзирая на мольбы Савиты, дочь к ней так и не вернулась — даже не показала своего личика, но зато открылась перед Мизинчиком и Парвати. «Выбрать из всех мою недостойную племянницу и служанку!» Савиту охватил приступ ревности.

— Значит, тебе нужна не я? Да? — воскликнула Савита и, не успев опомниться, принялась швырять аттары один за другим, разбивая хрустальные флакончики о стену. Комнату затопила удушливая волна смеси ароматов, и Савита едва успела добежать до ванной, где ее вырвало.