Поскольку Рауль тоже был очень подавлен всеми этими происшествиями, уговорить его на некоторое время уехать за границу не составило особого труда. От решения покинуть Бразилию до посадки в самолет прошло не больше десяти дней. Необходимость посетить ДОПС, чтобы по установленному в ту пору порядку получить разрешение на выезд — эта мера появилась после установления диктатуры, — ввергла Пауло в такую панику, что в назначенный день у него случился сильнейший приступ астмы. И все-таки спустя полтора месяца после похищения, 14 июля 1974 года Пауло Коэльо и Рауль Сейшас приземлились в нью-йоркском аэропорту. Обратные билеты у них были с открытой датой.
Каждый прихватил с собой новую возлюбленную. Рауль расстался со своей Эдит, подарившей ему дочку Симону, и жил теперь с Глорией Вакер, американкой, сестрой игравшего на ударных Джея Вакера. Пауло, покинутый Жизой, завел роман со стройной смуглой 23-летней красавицей Марией до Розарио до Насименто-и-Силва, актрисой, сценаристом и кинопродюсером, дочерью юриста из штата Минас-Жерайс Луису Гонзаге до Насименто-и-Силва, который буквально за неделю до их отъезда указом президента страны генерала Эрнесто Гейзела был назначен министром социального обеспечения, то есть вернулся на пост, что занимал в первом правительстве военной диктатуры. Дочь, в отличие от отца, придерживалась крайне левых взглядов, укрывала преследуемых режимом и даже сама была арестована, когда снимала на Центральном вокзале Рио свидетельские показания рабочих о зверствах режима. Когда Хильдегард Анжел познакомила ее с Пауло, Мария уже три года была замужем за Уолтером Кларком, занимавшим пост генерального директора телесети «Глобо».
Пауло и Розарио в ресторане
Финансовые обстоятельства всех четверых были таковы, что они могли позволить себе роскошный нью-йоркский отель «Плаза» перед Центральным парком или еще что-нибудь в этом роде. Кстати, там имели обыкновение жить звезды, оказываясь проездом в Нью-Йорке. В «безумные 1970-е», однако, считалось хорошим тоном проживать в отелях, пробуждавших более сильные эмоции. И потому Пауло, Розарио, Рауль и Глория постучались в двери отеля «Марлтон», вернее сказать — оказались у железной решетки, защищавшей вход от уличных банд богемного квартала Гринвич-Виллидж «Марлтон», построенный в 1900 году, был славен тем, что привечал у себя всех без разбора: проституток, сутенеров, наркодилеров, киноактеров, джазистов, битников. Через его 114 номеров большинство даже без душа — прошли такие примечательные личности, как актеры Джон Бэрримор, Джеральдин Пейдж и Клэр Блум, певцы Гарри Белафонте, Кармен Макрэй и Мириам Макеба, писатель Джек Керуак. Здесь жила в июне 1968 года фанатичная феминистка Валери Соланас, отсюда она вышла с револьвером, чтобы совершить покушение на Энди Уорхола, которое просто чудом не окончилось гибелью создателя поп-искусства. Номер Рауля и Глории (гостиная, спальня, ванная) стоил триста долларов в месяц. Номер Пауло и Розарио (спальня и ванная) обошелся им в двести, правда, там не было холодильника, а потому приходилось пить теплую кока-колу и виски безо льда — разумеется, когда парочки не курили анашу или не нюхали кокаин, что было их основным времяпрепровождением.
В тот день — 8 августа 1974 года — взоры всего мира были прикованы к Соединенным Штатам. В результате длившегося два года и два месяца шпионского скандала, получившего название «Уотергейтский скандал», администрация республиканца Ричарда Никсона доживала последние дни. Судьбоносные решения принимались, разумеется, в Вашингтоне, но сердце США билось в Нью-Йорке. Казалось, атмосфера «Большого яблока» до предела насыщена электричеством. С минуты на минуту ожидалось, что президент, не дожидаясь, пока ему объявят импичмент, сообщит о своей отставке. Пауло и Розарио, проведя ночь в модном клубе, проснулись около трех и отправились позавтракать в ресторанчик «Чайлд», находившийся в квартале от отеля, а потом вернулись в «Марлтон». Стали нюхать кокаин, а когда опомнились, за окнами уже смеркалось. По радио диктор объявил, что через десять минут по всем каналам национального вещания будет передано заявление президента Никсона. Услышав такое, Пауло соскочил с кровати, где обоих сморил сон:
— Идем скорее! Выйдем на улицу и запишем, как реагирует народ на отречение президента!
Набросив на голое тело джинсовую куртку, натянув длинные — до колен — ковбойские сапоги, он взял диктофон размером с телефонный справочник, набил карманы пустыми кассетами, а на шею Розарио повесил фотоаппарат:
— Идем-идем! Такое нельзя пропустить! Это будет почище финала чемпионата мира по футболу!
На улице он включил магнитофон и стал наговаривать, что видит и слышит, словно вел радиорепортаж в прямом эфире:
Пауло:Сегодня 8 августа 1974 года. Я на 8-й улице, направляюсь к ресторану «Шекспир». Через пять минут президент известит нацию о своей отставке. Вот мы входим в холл ресторана. Телевизоры включены, но трансляция еще не началась… Что ты сказала?
Розарио:Я говорю, что по-прежнему считаю — американцы горячий народ!
Пауло:Все это напоминает футбол. Передача еще не началась, а на улицах — настоящее столпотворение.
Розарио:Какой крик стоит, ты слышишь?
Пауло:Еще бы!
В переполненном ресторане парочка сумела занять место у свисавшего с потолка телевизора, включенного на полную громкость. Никсон в темно-синем костюме и красном галстуке появился на экране: выражение лица у него похоронное. Стало тихо как в церкви, когда он начал зачитывать свое беспрецедентное заявление об отставке. В течение пятнадцати минут в мертвой тишине, не нарушаемой ни словом, ни вздохом, Никсон объяснял, какие причины побудили его принять это решение. Он завершил свою речь таким меланхолическим пассажем:
Пребывание на этом посту подразумевает особую близость с каждым американцем, и сегодня, покидая этот пост, я обращаюсь к Господу с молитвой: «Да пребудет с вами Его благодать ныне и присно».
Едва завершилась прощальная речь теперь уже бывшего президента, как Пауло и Розарио вновь были на улице, продолжая изображать радиорепортеров.
Пауло:Ах, чтоб тебя!.. Я ив самом деле под сильным впечатлением… Очень сильным, Розарио! Если мне когда-нибудь доведется отрекаться, я хочу, чтоб это было похоже на сегодняшнее действо. Нет, ты взгляни: Никсон ушел со своего поста, а вон тот малый на углу пляшет!
Розарио:Пляшет и бренчит на банджо! Безумная страна!
Пауло:Я не могу передать свои ощущения! Мы идем по 8-й улице…
Розарио:Люди и вправду ликуют. Норма-а-ально!
Пауло:Сами не свои от радости. Ошалели малость. Тележурналисты берут у них интервью на улицах… Исторический день, что тут скажешь!
Розарио:А вон тетенька плачет… И девочка тоже… От избытка чувств, ясно!
Пауло:Да-а, охренительный денек..
Взбудораженные происходящим, они вернулись в «Марлтон». Розарио вышла на третьем этаже и направилась в свой номер, а Пауло поднялся на седьмой, чтобы дать послушать Раулю ту чепуху, что записал на улице. Войдя без стука, как у них было принято, он обнаружил друга распростертым в беспамятстве на диване. На столике уже была выстроена и готова к приему очередная «дорожка», а рядом с полупустой бутылкой виски лежала пачка стодолларовых купюр, тысяч пять. Для того, кто, подобно Пауло, только что своими глазами наблюдал на улицах этот «гражданский карнавал», кто был свидетелем и участником беспримерного празднества, это зрелище — пьяный, обкуренный, в пыль растертый человек — было более чем тягостным — омерзительным, еще и потому, что Пауло не просто увидел в таком жалком и гнусном виде друга, которого он же и приобщил когда-то к наркотикам, но внезапно понял: кокаин ведет его самого тем же путем. Он никогда никому не говорил об этом и не доверил эти мысли даже дневнику, но в тот миг с непреложной ясностью осознал, что впал в серьезную зависимость от наркотиков. В подавленном настроении он вернулся в свой номер. В голубоватом свете, проникавшем с улицы, увидел на кровати стройное обнаженное тело Розарио. Он присел рядом, погладил ее по спине и объявил со вздохом:
