«У спящих статуй так бледны и стерты лица…» У спящих статуй так бледны и стерты лица Их жажде умереть не воплотиться Им холодно Улыбки изо льда И снег укрыл их На могилах Любви почившей навсегда Под розами с вербеной Так спит под мраморною пеной Волна воспоминаний о Цетере дальней и Элладе давней Под золотой луной Моя душа Да не сожмет тебя в объятьях Паросский мрамор Посреди весны А осы с мухами Жужжат трубят о зле Как горько быть добычею инстинктов В земле где кровососы сторожат От холодной влаги дождей Станет плоть травы зеленей Станет жизнью иной и тем Что зовется ничем Мой труп разложившийся в яме Порастет густыми цветами Для тех кто влюблен И для похорон Все это всем знакомо Знакомо навсегда Забудут и Гийома Да-да БЕССМЕРТИЕ{29} Бесценная любовь, творенье рук моих, Я сам раздул огонь души твоей и взгляда, И создал, и люблю — и в этом нет разлада: Так любят статую и совершенный стих. Все мелочи учел и сверил каждый штрих — И ты теперь всегда свидетельствовать рада, Какая мне, творцу, и слава, и награда В тебе, оставшейся навек среди живых. И лишь одно меня смущает, что гордиться Сама не можешь ты своею красотой: Ведь это я тебя придумал, да такой, Что ни один шедевр с тобою не сравнится, И мы обручены и небом, и землей, О божество мое, холст, мрамор и страница! АД Пустыню перейдя, измученный от жажды Припал к морской воде, но пить ее не смог. Я — путник жаждущий, ты — море и песок: Я дважды изнемог, ты победила дважды. А вот прохожий: он гулял себе однажды И казнь влюбленного, ликуя, подстерег. Несчастный висельник, когда настанет срок, Неужто гнусному гуляке не воздашь ты? Тот жаждущий, и тот повешенный, и тот Зевака, — ждет их ад в душе моей, могила С названием: «Хочу, чтоб ты меня любила!» Я вырыл сам ее, пускай в нее сойдет Любовь, — она как смерть прекрасна, и к тому же Скажи: ты слышала, что смертны наши души? «Стою на берегу; даль без конца и края…» Стою на берегу; даль без конца и края. Начало осени: курлычет птичья стая. А волны пятятся и оставляют клад — Серебряных медуз. Вдали друг другу в лад Плывут суда, а я, устав от рифм несносных, Гляжу, как дует бриз и умирает в соснах. Здесь, где бродил Гюго «среди глубоких рощ», Я думаю о том, какая скрыта мощь В церквях, и в кладбищах, и в жителях суровых, И в горьком табаке в гостиницах портовых. Но горше табака тоска моей души. Задумчивый закат тускнеет, и в тиши Напор угасших волн медлителен и редок — Так в сердце кровь моя вскипает напоследок И обнажает, как былое ни лови, Обломки памяти на отмелях любви. Но гордый океан берет свое впотьмах: Он дик и одинок, он с бурей не в ладах, И, побеждая страх, из мрака рвется к свету, И все поет, поет, поет под стать поэту. БЕСТИАРИЙ, ИЛИ КОРТЕЖ ОРФЕЯ [10](1911) Посвящается Элемиру Буржу{30} ОРФЕЙ Что может быть сильней, глубинней И благородней этих линий? Как будто свет зовет на свет из тени мглистой, Как мы читаем у Гермеса Трисмегиста {31}. ЧЕРЕПАХА Из Фракии волшебной миру Как волшебство явил я лиру. Спешит зверье, оставив страхи, На зов струны — и черепахи! КОНЬ Хочу тебя взнуздать! И мне так часто снится, Что триумфальная грохочет колесница И что в мои стихи вцепился хваткий Рок, Как в вожжи, свитые из лучших в мире строк. ТИБЕТСКАЯ КОЗА Шерсть этих коз и то руно, мой друг, Что стоило Язону стольких мук {32}, Поверь, не стоят даже завитка Тех кос, к которым льнет моя рука. ЗМЕЙ Красоту не ценишь ты нимало. Сколько же прелестных женщин стало Жертвами безжалостного жала! Ева, Клеопатра… Видит Бог, Я еще прибавил бы двух-трех. КОШКА Хочу, чтобы со мной жила Благоразумная жена В уюте, с книжками и киской И чтоб душа была жива Теплом души — живой и близкой. |
