Говард-Трус. Черт! Кто же ей доложил?

После третьей попытки машина трогается с места, ползет мимо неповоротливых гуртов из мальчишек, болтающих и швыряющих друг в друга каштаны, и наконец доезжает до ворот, где примыкает к хвосту автомобилей, ждущих, когда в потоке машин появится свободное место. Когда-то, много лет назад, в самый последний школьный день, Говард с друзьями остановились под этими самыми воротами (над ними выгнуты дугой золотые буквы надписи, обращенной лицом на улицу: “СИБРУКСКИЙ КОЛЛЕДЖ”) и повернулись, чтобы показать своей альма-матер кукиш — напоследок, прежде чем шагнуть прочь отсюда, навстречу захватывающей дух панораме страстей и приключений, которая станет фоном их новой, взрослой жизни. И иногда — довольно часто — Говард задумывается: а вдруг тот самый жест, совершенный в жизни, где почти не было никаких жестов, никакого инакомыслия, обрек его на то, чтобы вернуться сюда, чтобы провести здесь остаток дней, искупая тот единственный бунтарский поступок? Бог ведь любит так шутить с человеческими судьбами.

Подходит его очередь, и он включает правые поворотные огни. Над городом видны зазубренные края закатных облаков — буйная смесь фуксиновых и алых оттенков; Говард неподвижно сидит, а в голову ему с запозданием приходят варианты остроумных ответов:

Никогда не говори “никогда”.

Это вам так кажется.

Лучше займите-ка очередь.

Машина сзади сигналит ему: в потоке появилось свободное место. В последнюю секунду Говард переключает поворотные огни и сворачивает влево.

Когда он приходит домой, Хэлли разговаривает по телефону; крутанувшись на стуле, чтобы развернуться к нему лицом, она закатывает глаза и делает рукой знак, что ее занимают болтовней. В комнате сильно накурено за день, а в пепельнице горкой громоздятся раздавленные окурки и обгоревшие спички. Говард беззвучно здоровается и идет в ванную. Он моет руки, и тут звонит уже его телефон.

— Фарли? — шепотом говорит он.

— Говард?

— Я тебе звонил три раза, где ты был?

— Мне нужно было кое-что сделать с моими третьеклассниками для научной ярмарки. А что стряслось? У тебя все в порядке? Мне что-то плохо тебя слышно.

— Погоди. — Говард тянется к смесителю и включает душ. А потом нормальным голосом говорит: — Послушай, произошло нечто…

— Ты что, в душе?

— Нет, я стою рядом.

— Может, я тебе потом перезвоню?

— Нет, послушай, я хотел… Случилось нечто очень странное. Я разговаривал с этой новенькой — ну, знаешь. Она заменяет учителя географии…

— Орели?

— Что?

— Ее так зовут. Орели.

— Откуда ты знаешь?

— Как это — откуда знаю?

— Ну то есть, — он чувствует, как его щеки заливаются краской, — что это за имя такое — Орели?

— Французское. Она наполовину француженка. — Тут Фарли игриво подсмеивается. — Интересно, на какую именно половину. Говард, а с тобой все в порядке? У тебя какой-то чудной голос.

— Ладно, дело вот в чем. Я только что разговаривал с ней на автостоянке — это был самый обычный, нормальный разговор о работе, о том, как у нее идут дела, и вдруг, ни с того ни с сего, она заявляет мне… — Говард подходит к двери и приоткрывает ее на узенькую щелку: в соседней комнате Хэлли все еще кивает и время от времени мычит, зажав телефон между подбородком и плечом… Заявляет мне, что не будет со мной спать! — Он делает паузу, но, не дождавшись ответа, добавляет: — Что ты об этом скажешь?

— Странно, — признает Фарли.

— Очень странно, — подтверждает Говард.

— А ты что на это ответил?

— Ничего не ответил. Я был слишком удивлен.

— А ты не пытался поглаживать ей бедра или что-нибудь такое?

— То-то и оно! Я никак ее не провоцировал. Мы просто стояли и говорили о школе, о работе, и тут вдруг, как гром среди ясного неба, она вдруг заявляет: “И вот еще что: я не буду с вами спать”. Как ты думаешь — что бы это значило?

— Ну что тут сказать? Думаю, это значит, что она не собирается с тобой спать.

— Но Фарли, ведь не бывает такого, чтобы просто так взять и сказать кому-нибудь, что ты не собираешься с ним спать. Не заговаривают о сексе ни с того ни с сего — чтобы потом вдруг оборвать эту тему. Если только не хочется поговорить именно о сексе.

— Постой, значит, ты думаешь, что, когда она сказала тебе”Я не буду с вами спать”, она на самом деле хотела сказать “Я буду с вами спать”?

— Ну, тебе не кажется, что в этом есть какой-то вызов? Как будто она намекает: “Я не буду спать с вами сейчас, но, может быть, я буду спать с вами, если кое-какие обстоятельства поменяются”?

Фарли хмыкает, а потом нехотя признается:

— Не знаю, Говард.

— Ладно, а может, она просто пытается избавить меня от лишней траты времени и от смущения? Пытается как-то помочь мне? Я ведь никак не приставал к ней.

— Да не знаю я, что у нее на уме было. И вообще — к чему эти отвлеченные рассуждения? Разве у тебя нет постоянной подруги? И ипотеки к тому же — а, Говард?

— Да, конечно, — говорит Говард, внутренне закипая. — Я просто подумал — странно такие вещи говорить, вот и все.

— Я бы на твоем месте не стал из-за этого лишаться сна. Они все так говорят, эти вертихвостки. Может, она со всеми себя так ведет.

— Ты прав, — коротко соглашается Говард. — Ну ладно, мне пора. До завтра.

— Ты что, с кем-то разговаривал там? — спрашивает Хэлли, когда он выходит из ванной.

— Я пел, — отнекивается Говард.

— Пел? — Она щурится. — Ты действительно принимал душ?

— А? — Тут Говард понимает, что забыл о ключевом элементе своего маскарада. — Ах да — я просто голову не стал мыть. Вода холодная.

— Холодная? С чего это? Она не должна быть холодной.

— Я хочу сказать — там холодно. В душе. И я вышел. Да это не важно.

— А ты не заболел?

— Нет, все хорошо.

Он садится за стойку. Хэлли наклоняется и внимательно в него всматривается:

— Ты как-то разрумянился.

— Говорю тебе — все хорошо, — повторяет Говард, уже несколько раздраженно.

— Ладно, ладно…

Она отходит и ставит чайник. Он отворачивается к окну и молча пробует на вкус имя Орели.

Их дом находится километрах в шести от Сибрука, если ехать по четырехполосному шоссе, на переднем крае пригородного квартала, медленно штурмующего Дублинские горы. В детстве Говард катался здесь на велосипеде вместе с Фарли — в ту пору здесь еще был сказочный, залитый солнцем лес, где стрекотали кузнечики. Сейчас это место выглядит скорее как поле боя: горы грязной земли, а между ними — рвы, наполненные дождевой водой. На другой стороне долины строят Научный парк, и каждую неделю ландшафт еще немного изменяется: срезают очередную выпуклость холма, и появляется очередное плоское место.

Они все так говорят.

— Что это у тебя? — Хэлли приносит две чашки.

— Книжка.

— Без дураков. — Она забирает книгу у него из рук. — Роберт Грейвз, “Проститься со всем этим”.

— Я просто купил ее по дороге домой. Это про Первую мировую войну. Я подумал, ребятам это понравится.

— Роберт Грейвз — это не он написал роман “Я, Клавдий”? По нему еще сняли телесериал.

— Не знаю.

— Да, он самый. — Она проглядывает, что написано на обороте обложки. — Вроде бы любопытно.

Говард уклончиво пожимает плечами. Хэлли откидывается на спинку стула и наблюдает за тем, как его глаза беспокойно бегают по поверхности стойки.

— Почему ты себя так странно ведешь?

Он замирает:

— Я? Ничего подобного.

— Правда, странно.

Внутреннее смятение: Говард отчаянно силится припомнить, как он ведет себя с ней обычно.

— Просто был такой длинный день… О господи… — невольно стонет он, видя, что она вынимает из кармана рубашки сигарету. — Ты снова будешь курить эту гадость?

— Опять ты…

— Это вредно. Ты же сама говорила, что собираешься бросить.

— Ну что сказать тебе, Говард? Я наркоманка. Безнадежная жалкая наркоманка, угодившая в сети табачных компаний. — Она чуть наклоняется к зажигалке, и кончик сигареты загорается. — Да перестань — я же вроде не беременна.