— Говард, налить вам чего-нибудь? — заботливо шепчет Труди. — Чая? Кофе? Сока?

— Черт возьми, Труди, не предлагай ему сока! У нас очень серьезный разговор!

— Хорошо, дорогой, — извиняющимся голосом говорит она, а потом берется за телефон, который опять звонит: — Алло, это кабинет исполняющего обязанности директора…

— Черт возьми, — повторяет Автоматор, как бы разгоняясь — совсем как бензопила, когда она разогревается, — а потом говорит уже громче: — Говард, какого дьявола? Я хочу сказать — ради бога, объясните: что случилось?

— Я… — начинает было Говард.

— За всю свою преподавательскую жизнь мне никогда — никогда — не доводилось наблюдать такое, что хоть близко напоминало бы картину, которая предстала моим глазам прошлой ночью. Ни разу в жизни. Черт возьми, черт! Я же поручил вам присматривать за ходом вечера! Разве я не снабдил вас четкими инструкциями? Поправьте меня, если я ошибаюсь, но, мне кажется, ни одна из этих инструкций не гласила, что разрешается превратить школьную вечеринку в римскую оргию. Или я не прав?

— Н-н…

— Совершенно верно, таких указаний не было! И что же? Теперь на нас обрушилась вот эта напасть. — Он указывает на телефон. — Мне все утро названивают родители учеников, и каждый желает знать, почему его малыш Джонни вернулся домой с официальной школьной вечеринки, за которой присматривали взрослые наставники, весь в блевотине и с еще более отвисшей челюстью, чем обычно! И что я должен им отвечать, Говард? “Видели бы вы своего отпрыска на полчаса раньше”? Черт побери, вы хоть представляете себе, в какое болото вы нас всех затащили, а? Ну скажите мне, что, черт возьми, там произошло?

— Я…

— Вы не знаете. Конечно, никто ничего не знает, это какой-то Бермудский треугольник! Ладно, Говард, я вот что вам скажу: кто-то же должен знать, а когда я все узнаю, то, поверьте мне, покатятся чьи-то головы. Потому что эти люди, — он снова показывает на телефон, — боже мой, если бы они только знали, что там происходило на самом деле…

Он хватается за волосы и снова рассеянно расхаживает туда-сюда, как робот, выряженный в одежду пастельных тонов, а потом, сделав глубокий вдох, останавливается прямо перед Говардом.

— Ладно, — говорит он. — Думаю, если мы будем просто кипятиться, нам это мало поможет. Я вовсе не собираюсь взваливать вину за все случившееся на вас одного. Я всего лишь пытаюсь найти какое-то объяснение. Итак, просто расскажите мне своими словами, что именно вы увидели прошлой ночью.

Он складывает руки крест-накрест и прислоняется к шкафу, и на лбу у него бешено подергивается жилка.

Двенадцать часов назад Говард лежал на спине на учительском столе в кабинете географии. Со стены ему улыбались счастливые шахтеры Рейнско-Рурской долины, и, глядя на них, проваливаясь головой в пустоту, уже отчасти засыпая, Говард представлял, что и сам свалился на дно шахты — или, может быть, он лежит в окопе, а они солдаты, вычернившие себе лица для ночного дозора… На нем лежала мисс Макинтайр, обвив его руками, рассыпав волосы по речной пойме его груди, и границы их тел казались пористыми, жидкими, размытыми. За окном бушевала буря; комнату то и дело озаряли вспышки молнии — такие быстрые, что иногда казалось, что они просто мерещатся; последние искорки оргазма бурлили в его крови, как крепленое вино. А потом — с резким вдохом — он ощутил, как ее тело напрягается, и не успел он спросить ее, в чем дело, он и сам ощутил тот же отчетливый холодок.

Барабанный бой ударил им в уши сразу же, как только они выскочили из кабинета, еще продолжая застегивать пуговицы и молнии, и пока они, задыхаясь, бежали по пустынным переходам, он становился все громче с каждым шагом. У двери спортзала они обнаружили Уоллеса Уиллиса, дискотечного диджея, с размазанными по щекам слезами. Он дрожал с головы до пят и выглядел очень жалко, как будто провел три дня связанным в сточной канаве. “Они крутят не те песни”, — вот и все, что он смог выдавить из себя.

Они распахнули дверь спортзала, и их так оглушила музыка, что ненадолго подавила все остальные ощущения; но лишь ненадолго. А затем им открылся весь ужас происходящего.

На полу валялись брошенные маскарадные костюмы. Шлем викинга, бюстье с позолоченной оторочкой, пиратская глазная повязка, пара крыльев бабочки, а также более привычные предметы одежды — штаны, футболки, чулки и прочее нижнее белье, — все это было небрежно брошено на пол, под ноги тех, кто раньше все это носил, а сами владельцы одежды танцевали, обнимая обнаженных партнеров. Невидимые барьеры, разделявшие их с самого начала вечера, каким-то непостижимым образом рухнули. Готы смешались с “качками”, тупицы — с красотками, жеребцы — со шлюхами, увальни — с “беспризорниками”: все перемешались со всеми, стали неотличимы друг от друга, они поддерживали друг друга или валились на пол почти голыми кучами. Создавалось ощущение, будто зародыш тайного свидания Говарда и Орели в кабинете географии оказался подхвачен внутришкольным ветром и, будто в какой-нибудь кошмарной назидательной притче, занесен сюда, где, попав в атмосферу оранжереи, вымахал в трехметровое растение и как сорняк распространился повсюду, так что теперь, куда ни глянь, — они видели себя самих во множестве чудовищных, увеличенных отображений, и эти позы в ядовитом свете дискотечных ламп были напрочь лишены всего, кроме бездумной похоти.

— О боже, — застонала мисс Макинтайр таким голосом, в котором слышалось отвращение к самой себе; Говард попытался найти какие-то слова утешения, оправдания или объяснения, но так и не нашел их.

Они оба, как могли, пытались навести порядок. Но дети их просто не слушали. Это не было каким-то дерзким неподчинением; скорее казалось, что они находятся в состоянии эротического транса. Они просто смотрели отсутствующими глазами на Говарда, который махал пальцем у них перед носом, грозил им отчислением, полицией, письмами домой, — но, как только он отворачивался, они возобновляли прежние занятия, от которых он их оторвал.

— Все бесполезно! — прокричала мисс Макинтайр, уже готовая расплакаться.

— Ну а что же, что нам делать? — отвечал Говард, лихорадочно сматывая в рулон длинную ленту туалетной бумаги, на другом конце которой приапическая мумия тискала груди девушки, как будто спавшей стоя, над радужной тканью, некогда бывшей русалочьим хвостом, а теперь скомканной у ее ног. — Перестань сейчас же! — Он совал туалетную бумагу в руки мумии. — Вот — прикройся сию минуту, ради бога!

— Нам нужно вызвать Грега, — сказала мисс Макинтайр.

— Но ведь это безумие!

— Нам нужно… Убирайся прочь! — кричит она, отскакивая с воплем от протянутых лап загадочного розового кролика.

— Нет-нет, нельзя посвящать его во все… — умоляюще протестовал Говард, хотя уже можно было догадаться, что это неотвратимо.

Но все это были праздные размышления — потому что Автоматор уже стоял в дверях. Мгновение он не двигался с места и с каменным лицом глядел, как Деннис Хоуи — в расстегнутой рубашке, с галстуком, перекинутым через плечо — проходит мимо него, пошатываясь, размахивая руками и хрипло ревя: “Полюбуйтесь на свои рукава! Приведите в порядок свои тетради!”, а над его личным секретарем какой-то гангстер отбивал рэп:

А затем он принялся за дело. Он шагнул на танцпол и, растаскивая попадавшиеся ему по пути парочки, просто хватая обоих за шкирки и буквально расшвыривая их в разные стороны, и.о. директора направился к настенному электрическому щиту с предохранителями — ну конечно! Как это Говард сам не додумался? Музыка резко оборвалась; секунду спустя включился верхний свет — и все, кроме самых несдержанных участников карнавального действа, замерли, заморгали и что-то неуверенно забормотали.

— Отлично! — проревел Автоматор у них над головами. — Всем встать в шеренгу вдоль стены сию же минуту!