— Это ваше последнее слово, ваше величество?

— Да! — выпалил Николай.

Тогда великие князья заявили, что они оскорблены, что слова племянника о наказании, конечно, вздор, но они сегодня же уедут за границу с семьями, где будут защищены от инсинуаций врагов хотя бы расстоянием.

Николая загнали в тупик.

— Решайте, ваше величество, — проговорил хамоватый от природы Сергей. — Скандал будет, ваше величество, такой скандал, какого в доме Романовых еще не было.

— У вас есть что-либо еще сказать мне? — устало спросил Николай.

— Да, ваше величество, — прохрипел тучный, страдающий одышкой великий князь Владимир. — Расследование отлично может произвести министр юстиции Муравьев.

— Я подумаю. — Николай отпустил дядей, затаив на них зло.

Палену было сказано, что государь, принимая во внимание преклонные лета графа и не желая утруждать его, дело о расследовании причин катастрофы передаст министру юстиции.

Но об этом немедленно узнала вдовствующая царица, покровительница графа Палена.

Мама вызвала сына. Она сурово говорила с ним. Она сказала, что министр юстиции — ставленник Сергея, что он не беспристрастен и уже сейчас распространяет слух, будто бы в катастрофе виновен министр двора. Между тем известно, что министр двора служил еще папа, и если сын хочет оскорбить память ее покойного и незабвенного супруга, то это его дело, а что касается Марии Федоровны, то она завтра же уедет к отцу в Данию и там расскажет всем и каждому о безобразиях, творящихся при дворе ее сына.

— Кого же вы полагали бы назначить для расследования? — спросил Николай, опасаясь, что гордая и суровая мама, враждующая с Аликс, чего доброго, и в самом деле укатит в Данию, а уж это будет означать действительно колоссальный скандал.

— Палена! — сказала мама.

Снова послали за графом Паленом.

Тот явился с отказом. Он заявил, что, едва занявшись делом, натолкнулся на непреодолимые препятствия. Уж лучше на старости лет ему не ввязываться в придворные интриги и поберечь свое здоровье.

Что же это за препятствия?

Граф Пален пояснил: московский генерал-губернатор великий князь Сергей утверждает, что московская полиция не была обязана включать Ходынское поле в сферу своего внимания. Празднование там устраивало министерство двора: стало быть, оно и должно отвечать за порядок на поле, стало быть, оно отвечает и за жертвы. Министр двора, допрошенный графом, резонно ответил, что действительно празднество устраивал на Ходынке он, но у министра двора, как известно, нет ни войск, ни полиции. Великий князь Владимир Александрович не дал войск для охраны порядка на Ходынке, а великий князь Сергей не дал полиции. Граф Пален попросил разъяснений у Владимира Александровича. Тот гневно заявил, что он и не подумал бы дать войск, если бы у него их попросили: войска нужны для охраны священной особы императора, а не для всяких глупостей, затеваемых черт знает для чего. «Охранять поле должна была полиция, а не войска!» — заключил разгневанный князь.

Верховный шеф московской полиции великий князь Сергей сказал, что полиция была занята вылавливанием революционеров и возмутителей. Займись она Ходынкой — государя давно бы разорвала бомба.

Запутавшись во всем этом, граф Пален слезно просил государя освободить его от разрешения неразрешимого.

— Ведь все равно, — прибавил он, — настоящего виновника вы не найдете, да если и найдете — не повесите.

— Как не повешу? — закричал Николай. — Повешу! Повешу, кто бы он ни был!

Граф, сардонически усмехаясь, откланялся.

Позвали министра юстиции. Тот, помня благодеяния великого князя Сергея Александровича, сделал вывод, что виноват министр двора. Матушка начала укладывать чемоданы и сундуки.

Великие князья сказались больными и никого не принимали: в обоих домах тоже укладывали сундуки и чемоданы.

Уже не владея собой, Николай просил совета у одного сановника, у другого, у Витте и у Победоносцева.

Витте и Победоносцев, считая своим священным долгом говорить царю только правду, но притом опасаясь, как бы не обидеть вдовствующую императрицу или великих князей, в один голос заявили, что виноват… московский полицмейстер полковник Власовский.

— Ах, этот идиот? — вспылил Николай. — Повесить! Повесить на Лобном месте в назидание прочим. Я покажу им всем! Я покажу, что мы не только умеем устраивать торжества на удивление всему миру, но и, к ужасу всего мира, жестоко карать злодеев! А после казни, по примеру великих древних царей, мы едем с нашей супругой в монастырь, дабы молить бога о прощении и о том, чтобы кровь невинных не пала на нас, на наших детей и наследников. Приготовиться к поездке в монастырь! Отменить бал у французов! Строить виселицу на Лобном месте!

Все это происходило утром, и двор переполошился: царь едет в монастырь.

Вдовствующая царица, приостановив укладку чемоданов, вызвала Победоносцева, просила его воздействовать на государя и приказала передать сыну, что она никуда не уедет, если он отменит поездку в монастырь.

Победоносцев пошел к царю. Николай принял его и разрешил говорить.

Константин Петрович сослался на столь же печальную историю, случившуюся в царствование какого-то короля. Тогда тоже задавили две или три тысячи человек. Но король поступил очень мудро: он сделал вид, что ничего не произошло, и все замялось само собой. А в монастырь ехать совершенно неприлично. Зачем монастырь, когда о безвинно погибших можно помолиться дома? Съездить на бал, побыть там немного, возвратиться домой да и пасть на колени! Но ведь и то сказать — безвинные ли это жертвы? Ведь от жадности полезли, стадо ведь дурачье, пьяных, говорят, было чуть ли не половина… Уж если кому и рубить голову, так Витте, этому насадителю пьяного разврата! Стоит ли из-за жадного сброда затевать поездку в монастырь? Ведь газеты бог знает какой шум поднимут.

Николай отпустил Константина Петровича, не изменив решения. Вдовствующая императрица послала к сыну Витте. «Он в чести, — думала Мария Федоровна, — может быть, воздействует».

Витте, увещевая Николая, ссылался на слова китайца Ли Хун чжана. Тот, узнав о катастрофе, спросил Сергея Юльевича: «Неужели государю скажут об этом несчастье?» — и был очень удивлен, когда Сергей Юльевич ответил ему, что государь все знает.

Китаец заявил:

— В той провинции, где я был наместником богдыхана, однажды случилась чума и убила миллион человек. Но разве я сказал об этом богдыхану? Зачем беспокоить главу государства печальными вестями? Этим горю не поможешь.

Николай отослал Витте, ничего ему не сказав, но поездку не отменил.

Тогда пришел Сергей Александрович.

Он упрекал племянника в жестокости. Поездку в монастырь он считал величайшей бестактностью. Монарх должен стоять выше всего. Это урон самодержавию! Что же касается его, Сергея Александровича, то эта поездка — пощечина лично ему. Он за границу не поедет, он убьет себя в ту минуту, как только царь покинет Москву. Он умолял, он готов был стать на колени, он упрашивал царя ехать на бал и отменить поездку в монастырь.

Николай кричал, гневался, но постепенно сдавался. Тут подоспела вдовствующая императрица. Она наговорила сыну всяких страхов. В монастырь? А знает ли он, что по дороге его подстерегают бомбисты? Так ничтожно окончить царствование?!

— Моего благословения на поездку нет! — пригрозила мать.

Сын сдался.

— Государь отменил поездку в монастырь! — пронеслась команда. — Государь едет на бал во французское посольство!

Сергей Александрович решил, что теперь можно вступиться и за Власовского.

— Хорошо! — говорил он Николаю. — Пусть все свалили на безвинного полковника. Пусть этим задета моя честь. Вам, ваше величество, это, положим, безразлично. Но зачем же вешать? Или даже судить? Или отстранять? Ведь он преданнейший ваш слуга, дворянин, умница, хотя и хам. Но как же без хамства управлять этим хамьем? Да и то сказать — ну, две тысячи убиты… Хорошо, но ведь тем, что мы уберем Власовского, мы не воскресим ни одного из них! Более того, мы проявим слабость перед разной сволочью, которая требует, чтобы судили меня, чтобы вешали Власовского! Да они и вас, ваше величество, готовы повесить. Они в вас и видят главного виновника! Я вас прошу, ваше величество… Я умоляю вас и прошу помиловать Власовского.