Выражение лица Эмили тронуло тетю Элизабет.

— Разве так не лучше для него самого, Эмили? — сказала она с необычной мягкостью. — Он стар и устал от жизни. Его жена умерла. Попечители не сохранят за ним должность учителя на следующий год. Его старость была бы очень одинокой. Смерть — его лучший друг.

— Я думаю о себе, — сдавленно ответила Эмили.

В темноте красивой весенней ночи она подошла к дому мистера Карпентера. Тетушка Луиза плакала, но Эмили нет. Мистер Карпентер открыл глаза и улыбнулся ей все той же озорной улыбкой.

— Никаких слез, — пробормотал он. — Я запрещаю плакать у моего смертного ложа. Пусть Луиза Драммонд плачет за дверью, в кухне. Если хочет, может отрабатывать свое жалованье таким способом. Ничего другого для меня она сделать не в состоянии.

— А могу ли я что-нибудь сделать? — спросила Эмили.

— Просто посиди здесь, чтобы я мог тебя видеть, пока не умру, вот и все. Человеку неприятно умирать… одному. Мысль о том, чтобы умереть в одиночестве, никогда не казалась мне привлекательной. Много ли старых куниц там в кухне ждет моей смерти?

— Там только тетушка Луиза и тетя Элизабет, — сказала Эмили, не сумев подавить улыбку.

— Не обращай внимания на то, что я мало говорю. Я говорил… всю жизнь. Теперь покончил с этим. Дыхания… не осталось. Но если стану думать о чем-нибудь… то мне будет приятно, что ты здесь.

Мистер Карпентер закрыл глаза и погрузился в молчание. Эмили сидела тихо, ее голова была мягким пятном темноты в белеющем квадрате окна, за которым занимался рассвет. Призрачные руки порывистого ветра играли с ее волосами. Через открытое окно в комнату с клумбы прокрался аромат июньских лилий, сладкий, навязчивый запах… слаще нежной музыки, как все забытые ароматы давних, невыразимо дорогих лет. Вдали две красивые, стройные ели одинаковой высоты чернели на фоне неба, залитого серебристым светом зари, словно два шпиля готического собора, выступающего из полосы тумана. Прямо между ними висел бледный серп месяца, готовый вот-вот исчезнуть в свете дня — такой же красивый, как тот месяц, который медленно появляется на вечернем небе… Красота природы несла Эмили утешение и поддерживала ее в напряженные часы этого необычного бдения. Что бы ни уходило из этого мира, что бы ни приходило в него — такая красота вечна.

Иногда заходила тетушка Луиза и смотрела на старика. Мистер Карпентер, казалось, не замечал ее, но каждый раз, как только она выходила за дверь, открывал глаза и подмигивал Эмили. И Эмили каждый раз обнаруживала, что подмигивает в ответ — отчасти к своему собственному ужасу, все же она была наполовину Марри, так что ее несколько шокировали эти подмигивания у смертного одра. А что сказала бы тетя Элизабет?!

— Славная ты девчонка, — пробормотал мистер Карпентер, когда они во второй раз подмигнули друг другу. — Рад… что ты здесь.

В три часа ночи он стал довольно беспокоен. Снова вошла тетушка Луиза.

— Понимаешь, он не может умереть до отлива, — объяснила она Эмили внушительным шепотом.

— Убирайтесь отсюда! Черт бы вас побрал с вашими дурацкими суевериями! — сказал мистер Карпентер громко и отчетливо. — Я умру, когда буду готов, и никакой отлив тут ни при чем!

Пришедшая в ужас тетушка Луиза попыталась оправдать его перед Эмили, заявив, что он, должно быть, бредит, и выскользнула из комнаты.

— Извини за грубые выражения, — сказал мистер Карпентер. — Но мне надо было как-то выгнать ее отсюда. Я не в силах терпеть эту старуху… поблизости… чтобы она наблюдала, как я умираю. Не собираюсь обеспечивать ее… славной темой для баек… на всю ее… оставшуюся жизнь. Ужасный… знак… И все же… она добрая душа. Такая добрая… что наводит на меня скуку. Совершенно безгрешная. Почему-то… хочется… чтобы был легкий привкус… порока… в каждой личности. Это… та щепотка… соли… которая помогает лучше почувствовать… вкус и аромат.

Он умолк, а затем добавил, очень серьезно:

— Беда в том… что Повар… в большинстве случаев… добавляет этой соли… слишком много. Неопытный Повар… Поумнеет потом… Через несколько вечностей.

Эмили подумала, что теперь это действительно бред, но мистер Карпентер неожиданно улыбнулся ей.

— Рад, что ты здесь… дружок. Ты не против побыть… здесь… нет?

— Нет, — сказала Эмили.

— Когда Марри говорит… нет… она говорит то, что думает.

После еще одной паузы мистер Карпентер снова заговорил — на этот раз он обращался скорее к самому себе, чем к кому-то другому.

— Уйти… уйти за рассвет. Мимо утренней звезды. Раньше думал, мне будет страшно. Не страшно. Забавно… Подумай, как много я скоро узнаю… всего через несколько минут, Эмили. Стану мудрее, чем любой из живущих на земле. Всегда хотел все знать… знать. Никогда не любил догадок… Жизнь… уже не вызывает у меня любопытства. А вот смерть — да… Я узнаю правду, Эмили… всего еще лишь несколько минут… и я буду знать… правду. Больше уже никаких догадок. А если… она то, что я думаю… то я снова… буду молод. Тебе не понять, что… это значит. Ты… ты молода… и не имеешь… ни малейшего понятия… что это значит… быть молодым… вновь.

Несколько мгновений слышалось лишь невнятное бормотание, затем его голос снова зазвучал отчетливо.

— Эмили, обещай мне… что ты никогда не будешь писать… чтобы угодить кому-то… кроме тебя самой.

Эмили на миг заколебалась. Что именно означало такое обещание?

— Обещай, — прошептал мистер Карпентер настойчиво.

Эмили пообещала.

— Вот и хорошо, — сказал мистер Карпентер со вздохом облегчения. — Сдержи слово… и все у тебя… будет хорошо. Бесполезно пытаться угодить каждому. Бесполезно пытаться угодить… критикам. Живи по своему разумению. Не позволяй… тем, кто с завываниями призывает к реализму… сбивать тебя с пути. Помни… сосновые леса так же чертовски реальны как… свинарники… но бродить по ним куда приятнее. Ты добьешься успеха… когда-нибудь… в тебе есть корень… сущего. И не… говори миру… всего. В этом беда… нашей… литературы. Она теряет очарование тайны… и сдержанность… Что-то еще я хотел тебе сказать… предостеречь… не могу… вспомнить…

— Не пытайтесь, — сказала Эмили мягко. — Не утомляйте себя.

— Я не… утомлен. Чувствую, что покончил… с усталостью. Я умираю… я неудачник… беден как церковная мышь. Но все же, Эмили… и в моей жизни было… чертовски интересное время.

Мистер Карпентер закрыл глаза. Он был так похож на покойника, что Эмили невольно сделала испуганный жест. Мистер Карпентер поднял бледную руку.

— Нет… не зови ее. Не зови сюда снова эту плачущую особу. Мне нужна только ты, маленькая Эмили из Молодого Месяца. Умная маленькая девочка, Эмили. Что это… я хотел ей сказать?

Несколько мгновений спустя он открыл глаза и сказал громко и отчетливо:

— Открой дверь… открой дверь. Нельзя заставлять смерть ждать.

Эмили подбежала к двери и широко распахнула ее. В комнату ворвался налетевший с серого моря могучий ветер. Из кухни вбежала тетушка Луиза.

— Отлив… он уходит вместе с ним… он ушел.

Не совсем. Когда Эмили склонилась над старым учителем, проницательные темные глаза под лохматыми бровями открылись в последний раз. Мистер Карпентер попытался подмигнуть, но не сумел.

— Я… вспомнил, — прошептал он. — Остерегайся… подчеркиваний.

Последовал ли за этими словами легкий озорной смех? Тетушка Луиза неизменно уверяла, что да. Старый грешник мистер Карпентер умер со смехом… и последние его слова были о каких-то итальянцах[6]. Разумеется, бедняга говорил в бреду. Но тетушка Луиза всегда считала, что он закончил свои дни крайне неприлично, и благодарила Бога за то, что в своей жизни редко сталкивалась с такими умирающими.

Эмили, ничего не видя перед собой, добрела до дома и оплакала старого друга в своей любимой комнате, где всегда предавалась мечтам. Мужественная старая душа! Уйти во мрак — или в солнечный свет? — со смехом и шуткой. Каковы бы ни были недостатки старого мистера Карпентера, его никогда нельзя было назвать трусом. Она знала, что теперь, когда он ушел, в ее мире будет холоднее. Ей казалось, что с той минуты, когда она в темноте покинула Молодой Месяц, прошла не одна ночь, а много лет. Какое-то внутреннее чувство говорило ей, что она расстается со своей прежней жизнью. Смерть мистера Карпентера не внесла никаких внешних перемен в ее существование. Тем не менее той ночи предстояло оказаться одной из вех, оглядываясь на которые, Эмили могла сказать: «После этого события все стало иным».