Старый Келли отъехал и, выждав, пока окажется на приличном расстоянии, где его уже не услышат, пробормотал:

— Сам дьявол ничего хлеще не выдумает! И выглядит он так же странно, как косоглазый кот!

Эмили несколько минут стояла неподвижно, провожая взглядом отъезжающую «колесницу» Старого Келли. Он нашел уязвимое место в ее броне, и удар пришелся в цель. Она вдруг содрогнулась, словно откуда-то вдруг повеяло на нее могильным холодом. Ей вспомнилась старая, старая история, которую шепотом рассказывала когда-то двоюродная бабушка Нэнси Кэролайн Прист. Ходили слухи, будто Дин во время одного из своих путешествий, видел как служили черную мессу.

Эмили решительно стряхнула с себя все тревоги и воспоминания. Все это вздор — глупые сплетни злых, завистливых домоседов. Но Дин действительно знал слишком много. Его глаза видели слишком много. Отчасти этим объяснялось то несомненное очарование, которым он всегда обладал в глазах Эмили. Но теперь именно это пугало ее. Разве не чувствовала она всегда, разве не чувствовала она и теперь, что он как будто смеялся над миром, так как видел его в свете какого-то таинственного знания… знания, которым она не обладала… не могла обладать… и, если уж говорить откровенно, не хотела обладать? Он давно лишился чего-то неосязаемого, но тем не менее вполне реального — энтузиазма, веры, идеализма. Эмили была убеждена в этом — убеждена до глубины души, хоть и старалась закрыть на это глаза. На миг она — так же, как Илзи — почувствовала, какая это «дьявольская штука» быть женщиной.

«Поделом мне, что стала препираться со Старым Джоком Келли на такую тему», — подумала она сердито.

Марри так ничего и не сказали прямо о своем согласии на помолвку Эмили, но молча примирились с произошедшим. Дин был зажиточным человеком. Присты имели хорошие семейные традиции и предания, включая бабушку, которая танцевала с принцем Уэльским на знаменитом балу в Шарлоттауне[19]. В конце концов, можно будет вздохнуть с облегчением, когда Эмили благополучно окажется замужем.

— Он не увезет ее далеко от нас, — сказала тетя Лора, которая могла примириться почти с чем угодно, лишь бы Эмили оставалась поблизости. Разве могли они согласиться на то, что такое яркое, веселое существо больше не появится в их старом, унылом доме?

«Предупредите Эмили, — написала старая тетя Нэнси, — что у Пристов в роду двойни».

Но тетя Элизабет не стала предупреждать ее.

Доктор Бернли, который поднимал больше всего шума в связи с предстоящим браком, сдался, когда услышал, что Элизабет Марри провела ревизию сундука с лоскутными одеялами на чердаке Молодого Месяца, а Лора подшивает мережкой столовое белье.

— Что Элизабет Марри соединила, человек да не разделит[20], — сказал он покорно.

Тетя Лора взяла лицо Эмили в свои нежные руки и глубоко взглянула в ее глаза.

— Благослови тебя Бог, дорогое дитя.

— Очень по-викториански, — как заметила потом Эмили в разговоре с Дином. — Но мне понравилось.

В одном тетя Элизабет была неумолима: Эмили не выйдет замуж, пока ей не исполнится двадцать. Дин, мечтавший об осенней свадьбе и о зиме, которую проведет с молодой женой в романтичном японском садике за западными морями, уступил с большой неохотой. Эмили тоже предпочла бы вступить в брак поскорее. В глубине души, куда она старалась даже не заглядывать, было чувство, что чем скорее вопрос будет решен — окончательно и бесповоротно, — тем лучше.

Однако она была счастлива — так она говорила себе очень часто и очень искренне. Правда, бывали минуты уныния, когда ее преследовали тревожные мысли: ведь это было увечное счастье со сломанными крыльями… Не то дерзкое, вольно летящее счастье, о котором она мечтала прежде. Но — напоминала она себе — то буйное счастье потеряно для нее навсегда.

В один из летних дней Дин появился перед ней с румянцем мальчишеского возбуждения на щеках.

— Эмили, я тут такое натворил… Ты ведь одобришь? О, Господи, что я буду делать, если ты не одобришь?

— Что же ты такое сделал?

— Купил дом для нас с тобой.

— Дом!

— Да, дом! Отныне я, Дин Прист, настоящий землевладелец… владею домом, садом, да еще и пятью акрами еловой рощи.

И это я, который до сегодняшнего утра не имел в собственности даже квадратного дюйма почвы, я, который всю жизнь жаждал обладать хотя бы кусочком земли.

— Какой дом ты купил, Дин?

— Дом Фреда Клиффорда, по меньшей мере ему, в силу каких-то юридических хитростей, всегда принадлежал этот дом. Но на самом деле это наш дом, задуманный для нас, предназначенный для нас с основания мира.

— Разочарованный Дом?

— О, да, так ты его когда-то назвала. Но больше он не будет Разочарованным. То есть… если… Эмили, ты не возражаешь против моей покупки?

— Возражаю? Да ты просто прелесть, Дин! Я всегда любила этот дом. Это один из тех домов, в которые влюбляешься в ту же минуту, как их увидишь. Знаешь, бывают такие дома — полные волшебства. А в других ничего подобного нет. Мне всегда очень хотелось увидеть этот дом достроенным. Ах, а ведь кто-то говорил мне, будто ты собираешься купить тот отвратительный громадный дом в Шрузбури. Я боялась спросить, правда ли это.

— Эмили, возьми свои слова обратно. Ты понимала, что это пустые слухи. Ты же меня знаешь. Разумеется, все Присты хотели, чтобы я купил тот дом. Моя дорогая сестра чуть не плакала из-за того, что я отказался. На ее взгляд, это была бы такая удачная покупка, и дом совершенно шикарный.

— Он в самом деле шикарный… в полном смысле этого слова, — согласилась Эмили. — Но это невыносимый дом. Дом, в котором нельзя жить — не из-за его размеров или его «шикарности», но просто из-за его невыносимости.

— Так точно! Любая нормальная женщина чувствовала бы то же самое. До чего я рад, что угодил тебе, Эмили! Мне пришлось купить дом Фреда вчера в Шарлоттауне, не ожидая возможности посоветоваться с тобой. Его уже собирался купить другой мужчина, так что я немедленно телеграфировал Фреду. Конечно, если бы тебе этот дом не понравился, я бы продал его снова. Но я чувствовал, что он тебе понравится. Мы сделаем из него настоящий родной дом, дорогая. Мне хочется иметь родной дом. Я жил во многих домах, но родным ни один из них никогда не был. Я позабочусь о том, чтобы его достроили, и починили, и сделали как можно красивее — для тебя, Звезда… Моя Звезда, заслуживающая того, чтобы сиять во дворцах королей.

— Давай сразу пойдем и посмотрим на него, — предложила Эмили. — Я хочу рассказать ему о том, что его ждет. Я хочу сказать ему, что он наконец будет жить.

— Да, пойдем. Посмотрим на него и заглянем внутрь. У меня есть ключ. Я получил его от сестры Фреда. Эмили, у меня такое чувство, словно я достал и сорвал с неба луну!

— О, а я набрала целый подол звезд! — воскликнула Эмили весело.

Они направились к Разочарованному Дому — через старый сад с его белыми и розовыми водосборами, по Завтрашней Дороге, через пастбище, вверх по склону, поросшему золотистыми папоротниками, за старую, выбеленную солнцем до серебристо-серого цвета, извилистую изгородь с зарослями диких бессмертников и голубых астр по углам, затем снова вверх, на длинный холм, по вьющейся среди елей, капризной тропке — такой узкой, что Дину и Эмили пришлось идти друг за другом.

Когда под ласковый шепот елей они добрались до конца тропки, перед ними оказался склон, усеянный молоденькими островерхими елочками — открытый всем ветрам, зеленый, очаровательный. А над склоном, среди великолепия и волшебства вершины, под сгрудившимися облаками, окрашенными закатом, стоял дом — их дом…

С трех сторон он был окружен таинственными лесами, а с четвертой, южной, где холм отлого спускался в сторону Блэр-Уотер, открывался великолепный вид на пруд, напоминающий в этот закатный час чашу из тусклого золота, на широкие луга, лежащие в задумчивом покое, на холмы Дерри-Понд, такие же голубые и романтичные, как знаменитые Эльзасские горы[21]. Ряд чудесных ломбардских тополей тянулся между домом и этой великолепной перспективой, но не закрывал ее.