— Эмили… что случилось? — спросил Дин, заранее зная, что она скажет ему.

Эмили взглянула ему в лицо. Если вы должны нанести смертельный удар, зачем пытаться сделать его легче?

— Я все-таки не могу выйти за тебя, Дин, — сказала она. — Я тебя не люблю.

Больше сказать ей было нечего. Никаких извинений, никакого самооправдания. Она ничего не могла сделать. Но было мучительно видеть, как счастливое выражение стирается с человеческого лица, стирается вот так.

Последовала небольшая пауза… пауза, в которой пульсировало это невыносимое страдание моря и которая показалась вечностью. Затем Дин сказал, по-прежнему негромко:

— Я знал, что ты не любишь меня. Однако ты была… согласна выйти за меня… до сих пор. Что мешает тебе теперь?

Он имел право знать. Эмили, запинаясь, рассказала свою глупую, невероятную историю.

— Понимаешь, — заключила она с несчастным видом, — если… я могу позвать его так… через океан… мое сердце принадлежит ему. Он не любит меня… никогда не полюбит… но я целиком принадлежу ему. Ох, Дин, не смотри на меня так. Я вынуждена рассказать тебе обо всем… но, если ты хочешь… я выйду за тебя… только я чувствую, что ты должен знать всю правду… раз я знаю ее сама.

— О, Марри из Молодого Месяца всегда держат слово. — Лицо Дина исказила насмешливая гримаса. — Ты выйдешь за меня, если я этого захочу. Но я не хочу этого… теперь. Я вижу так же ясно, как и ты, что это невозможно. Я не женюсь на женщине, сердце которой принадлежит другому мужчине.

— Ты сможешь когда-нибудь простить меня, Дин?

— Что здесь прощать? Я не могу не любить тебя, а ты не можешь не любить его. Мы оба ничего не можем с этим поделать. Пусть будет так. Мне следовало знать, что только юность может привлечь к себе юность… а я никогда не был юным. Если бы я когда-нибудь был, то, хоть я и стар теперь, я сумел бы удержать тебя.

Он опустил в ладони бедное, серое лицо. Эмили поймала себя на мысли, что смерть была бы для нее в эту минуту чем-то приятным, благодетельным, спасительным.

Но когда Дин снова поднял лицо, оно было совсем другим. На нем появилось давнее, насмешливое, циничное выражение.

— Не смотри так трагично, Эмили. В наши дни разорванная помолвка — сущий пустяк. И нет худа без добра. Твои тетки возблагодарят всех богов, да и мой собственный клан сочтет, что я, как удачливая птичка, избежал сетей ловца. Но все же… я предпочел бы, чтобы бабушка-горянка, которая передала тебе по наследству эту опасную хромосому, навсегда унесла бы свое ясновидение с собой в могилу.

Эмили положила ладони на маленькую колонну крыльца и опустила голову на руки. Лицо Дина, пока он смотрел на нее, снова изменилось. Когда он заговорил, его голос звучал очень нежно, но холодно и невыразительно. Вся яркость, краски и тепло исчезли из него.

— Эмили, я возвращаю тебе твою жизнь. Вспомни, она принадлежала мне, с тех пор как я спас тебя в тот день со скал Молверна. Теперь она снова твоя собственная. И мы должны наконец сказать «прощай», вопреки нашему давнему уговору. Попрощаемся без лишних слов… «должно прощанье кратким быть, коль то прощанье навсегда»[38].

Эмили обернулась и схватила его за руку:

— Ох, нет, Дин, не будем прощаться навсегда. Разве не можем мы по-прежнему оставаться друзьями? Я не могу жить без твоей дружбы.

Дин взял ее холодное лицо в свои ладони — когда-то он мечтал, что оно зальется румянцем от его поцелуя — вгляделся в него, серьезно и нежно:

— Мы не можем снова быть друзьями, дорогая.

— О, ты забудешь… ты не всегда будешь любить…

— Думаю, мужчина должен умереть, чтобы забыть тебя. Нет, Звезда, мы не можем быть друзьями. Ты не хочешь моей любви, а это исключает любые другие отношения. Я ухожу. Когда я буду старым, по-настоящему старым, я вернусь, и, возможно, мы опять будем друзьями.

— Я никогда себя не прощу.

— И снова я спрошу — за что? Я не упрекаю тебя, я даже благодарю тебя за этот минувший год. Он был королевским подарком для меня. Ничто никогда не отнимет у меня воспоминания о нем. Несмотря на такой конец, я не отдал бы это прекрасное прошедшее лето за счастье целого поколения других мужчин. Моя Звезда… моя Звезда!

Эмили посмотрела на него, и поцелуй, которого она никогда не дала ему, был в ее глазах. Как одиноко будет в этом мире, когда Дин уйдет… в мире, который однажды уже стал очень старым и печальным. И сможет ли она когда-нибудь забыть это ужасное выражение боли в глазах Дина?

Если бы он ушел в эту минуту, она никогда не была бы совершенно свободна — ее вечно сковывало бы воспоминание об этих внушающих жалость глазах и мысль о том зле, которое она причинила ему. Возможно, Дин осознавал это, так как в его прощальной улыбке был намек на какое-то злорадное торжество. Он отвернулся, прошел по тропинке, остановился, положив руку на калитку… и круто повернул назад.

— Эмили, мне тоже надо кое в чем признаться тебе. Хочется облегчить свою совесть. Ложь отвратительна. Думаю, что я ложью добился твоего согласия выйти за меня. Возможно, именно поэтому не смог тебя удержать.

— Ложью?

— Помнишь ту твою книгу? Ты попросила меня сказать тебе правду о том, что я о ней думаю? Я не сказал тебе правды. Я солгал. Это было хорошее произведение, очень хорошее… О, некоторые недостатки, конечно, были: слишком эмоционально, слишком напряженно. Тебе все еще нужно сокращать текст, ограничивать себя. Но книга хороша. Она незаурядна — как по замыслу, так и по исполнению. В ней есть очарование, и твои герои действительно живут. Естественная, человечная, восхитительная книга. Вот, ты знаешь теперь, что я о ней думаю. Она хороша.

Эмили смотрела на него широко раскрытыми глазами; смертельная бледность на ее страдальческом лице вдруг сменилась горячим румянцем.

— Хороша? А я сожгла ее, — сказала она шепотом.

Дин вздрогнул.

— Ты… сожгла ее!

— Да. И никогда не смогу написать ее снова. Почему… почему ты солгал мне? Ты?

— Потому что я ненавидел эту книгу. Она интересовала тебя больше, чем я. В конце концов ты наверняка нашла бы издателя и книга имела бы успех. Тогда ты была бы потеряна для меня. Какими отвратительными кажутся некоторые побуждения человека, когда они выражены в словах… А ты сожгла ее? Думаю, нет смысла говорить, что я горько сожалею о том, что сделал. Нет смысла просить у тебя прощения.

Эмили взяла себя в руки. Что-то вдруг произошло… Она почувствовала себя по-настоящему свободной, свободной от угрызений совести, стыда, сожаления. Она снова принадлежала себе. Они с Дином были квиты.

«Я не должна держать зла на Дина, не хочу быть такой, как старый Хью Марри», — подумала она смущенно. А вслух сказала:

— Но я прощаю… прощаю, Дин.

— Спасибо. — Он взглянул на маленький серый домик за ее спиной. — Так что этот дом останется Разочарованным. Поистине, на нем лежит проклятие. Дома, как и люди, не могут, похоже, убежать от своей судьбы.

Эмили отвела взгляд от маленького домика, который любила. Любила, как прежде. Теперь он никогда не будет ее домом. Его по-прежнему будут навещать призраки событий, которые так и не произошли.

— Дин… вот ключ.

Дин покачал головой:

— Держи у себя, пока я не попрошу вернуть его. Зачем он мне? Дом, я полагаю, можно продать, хотя это кажется святотатством.

Оставалось еще одно… Эмили, отвернув лицо в сторону, протянула к Дину левую руку. Он должен снять кольцо с изумрудом, которое надел на эту руку. Она почувствовала, как кольцо соскользнуло с ее пальца, оставив в том месте, где его согревало тепло ее руки, маленький холодный ободок, словно призрачное колечко. Это кольцо часто казалось ей оковами, но она испытала болезненное сожаление, когда осознала, что оно исчезло — навсегда. Ведь вместе с ним ушло нечто, много лет делавшее ее жизнь красивой — чудесная дружба Дина и его общество. И чувствовать, как этого не хватает… всегда… Прежде она не знала, какой горькой может быть свобода.