А затем случилась нечто поистине ужасное.

Эмили разлюбила — так же внезапно, как влюбилась. Один день она была влюблена, а на следующий уже нет. Вот и все.

Эмили была поражена ужасом. Она не могла этому поверить. Она пыталась притвориться, что по-прежнему околдована, пыталась трепетать, и мечтать, и краснеть. Но не было никакого трепета, никакого румянца. Ее темноглазый возлюбленный — и как это она никогда не замечала прежде, что глаза у него точь-в-точь как у коровы? — наводил на нее скуку. Да-да, ужасную скуку. Однажды вечером она зевнула прямо посреди одной из его изысканных фраз. У него просто не было за душой ничего кроме изысканных фраз. И к этому нечего было добавить.

Ей было так стыдно, что она почти захворала. Жители Блэр-Уотер предполагали, что это он бросил бедняжку и жалели ее. Тетки, знавшие, что все было как раз наоборот, досадовали и осуждали Эмили.

— Непостоянна… непостоянна… как все Старры, — с горечью повторяла тетя Элизабет.

У Эмили не хватало духу оправдываться. Она считала, что заслуживает упреков и осуждения. Возможно, она действительно была непостоянной. Да, скорее всего, тетя Элизабет права. Как могло такое великолепное пламя угаснуть так быстро, оставив лишь жалкую кучку золы? А ведь ни искры не осталось. Даже никаких романтических воспоминаний. Эмили с яростью вычеркнула из своего дневника фразу «любовь, о которой мечтают поэты».

Долгое время после этой истории она была по-настоящему несчастна. Неужели она совершенно неспособна на глубокие чувства? Неужели она такое поверхностное существо, что в случае с ней даже любовь — семена, падающие на каменистую почву, о которых говорится в бессмертной притче?[13] Она знала, что у других девушек бывают такие глупые, бурные, непродолжительные романы, но никогда не предполагала, что такой будет у нее, что такой может быть у нее. Увлечься вот так — красивым лицом, сладкозвучным голосом, большими темными глазами и умением красиво говорить! Короче, Эмили чувствовала, что поставила себя в наиглупейшее положение, а такого гордость Марри вынести не может.

И — что еще хуже — через полгода этот молодой человек женился на какой-то шрузбурской девушке. Не то чтобы для Эмили имело какое-то значение, на ком он женился или как быстро. Но все свидетельствовало о том, что его романтический пыл был тоже лишь поверхностным — отчего их глупый роман стал казаться еще более унизительным. Эндрю тоже утешился очень быстро. И Перри Миллер не зачах от горя. И Тедди забыл ее. Неужели она действительно неспособна внушить мужчине глубокую и неизменную страсть? Правда, был Дин. Но даже Дин спокойно уезжал каждую зиму, позволяя новым поклонникам завоевывать ее сердце.

— Неужели я действительно поверхностное существо? — спрашивала себя бедная Эмили с глубоким горьким чувством.

Она снова, с тайной радостью в душе, взялась за перо. Однако довольно долго любовные сюжеты в ее рассказах имели изрядный привкус цинизма и мизантропии.

Во время летних каникул домой на короткое время приехали Тедди Кент и Илзи Бернли. За творческие успехи Тедди получил стипендию, что означало два года учебы в Париже, и через две недели ему предстояло отплыть в Европу. Он кратко сообщил эту новость Эмили в одном из своих писем, и она поздравила его, как могла бы поздравить сестра или друг. Ни в его, ни в ее письме не было упоминания ни о золоте радуги, ни о Веге из созвездия Лиры. Однако Эмили нетерпеливо ждала его приезда — ждала с печальной, робкой надеждой, которой нельзя было заглушить. Быть может… смела ли она надеяться на это?., когда они снова встретятся лицом к лицу в знакомых с детства лесах, где так часто гуляли вместе, эта холодность, которая возникла таким необъяснимым образом между ними, исчезнет, как исчезает морской туман, когда над заливом встает солнце. Без сомнения, у Тедди, как и у нее, были свои псевдолюбовные истории. Но когда он приедет, когда они посмотрят в глаза друг другу, когда она услышит его сигнальный свист в роще Надменного Джона…

Но она так и не услышала этот свист… Вечером того дня, когда, как ей было известно, Тедди ожидали дома, она в своем новом платье из зеленовато-голубого шифона прогуливалась в саду среди парчовых ночных бабочек и внимательно прислушивалась. Зов каждой малиновки заставлял кровь жарко приливать к щекам, а сердце отчаянно биться. Потом из росистого сумрака вышла тетя Лора.

— Тедди и Илзи здесь, — сказала она.

Во внушительную, великолепную парадную гостиную Молодого Месяца, Эмили вошла бледной, величественной, надменной. Илзи налетела на нее со своими бурными, как прежде, выражениями любви, но в рукопожатии Тедди были холодность и отчужденность, почти равнявшиеся тем, с которыми Эмили подала ему руку. Тедди? О, нет, конечно нет. Фредерик Кент, будущий академик Королевской Академии художеств. Что осталось от прежнего Тедди в этом стройном, элегантном, утонченном молодом мужчине с равнодушным взглядом и чопорными манерами, наводящими на мысль о том, что он навсегда оставил в прошлом пустое ребячество, включая глупые мальчишеские мечты и ничтожных маленьких деревенских девочек, с которыми играл в детстве?

Делая подобные выводы, Эмили была ужасно несправедлива к Тедди. Но расположение духа, в котором она находилась в ту минуту, не позволяло ей отнестись справедливо к кому бы то ни было. На это неспособна ни одна девушка, только что выставившая себя дурой. А Эмили чувствовала, что именно это она и сделала… сделала снова. Романтично бродить в сумраке сада — да еще и нарядившись в зеленовато-голубое платье — и ожидать условного знака от поклонника, который совершенно забыл о ней… или помнил ее только как бывшую школьную подружку, к которой как полагается, весьма прилично и любезно зашел с визитом. Что ж, хвала небесам, Тедди не знает, как нелепо она себя повела. Она приложит все усилия, чтобы он никогда не догадался об этом. Кто мог держаться более дружелюбно и отстраненно, чем гордая Марри из Молодого Месяца? Эмили льстила себя надеждой, что держится восхитительно: так любезно и официально, словно беседует с совершенно незнакомым человеком. Последовали новые поздравления с его блестящими успехами (при полном отсутствии настоящего интереса к этим успехам), аккуратно сформулированные, вежливые вопросы о его работе с ее стороны и столь же аккуратно сформулированные, вежливые вопросы о ее работе с его стороны. Она видела некоторые из его рисунков в журналах. Он читал некоторые из ее рассказов. Они продолжали в том же духе, и пропасть между ними становилась шире с каждым мгновением. Никогда еще Эмили не чувствовала себя так далеко от Тедди. Почти с ужасом она была вынуждена признать, что он совершенно изменился за эти два года отсутствия. Беседа оказалась бы ужасно неприятной, если бы не звонкоголосая Илзи, которая болтала с беззаботным оживлением, строя планы на предстоящие две недели веселых развлечений, задавая сотни вопросов — все та же милая сумасбродка, кипящая весельем. Одета она была со всем своим прежним великолепным пренебрежением к правилам «хорошего вкуса»: невероятное платье, представлявшее собой нечто неописуемое зеленовато-желтого цвета, большой розовый пион, приколотый талии, и другой такой же на плече, на голове ярко-зеленая шляпа с венком из розовых цветочков, а в ушах огромные, покачивающиеся жемчужные кольца. Это был весьма экзотический наряд. Никто, кроме Илзи, не мог носить его с успехом. А она выглядела в нем, как воплощение тысяч тропических весен — необычная, дерзкая, красивая. До чего красивая! Эмили с болью заново осознала красоту своей подруги. Это была боль не зависти, но горького унижения. Рядом с золотым блеском волос Илзи, с сиянием ее янтарных глаз и алой, как роза прелестью щек, она, Эмили, должно быть, выглядела бледной, невзрачной и незначительной. Разумеется, Тедди влюблен в Илзи. Он сначала зашел именно к Илзи, гулял с Илзи, пока Эмили ждала его в саду. Что ж, какое это имеет значение? Почему это должно иметь значение? Она, Эмили, будет держаться с ними так же дружественно, как всегда! И она строго следовала своему решению. Держалась дружественно — да еще как дружественно! Но когда Тедди и Илзи ушли по старой Завтрашней Дороге, ушли вместе, ушли смеясь и поддразнивая друг друга, Эмили поднялась в свою комнату и заперла дверь на замок. Никто больше не видел ее до следующего утра.