Поскольку я хранил молчание, как бы предлагая ему продолжить, он кивнул в сторону установленного на стойке телевизора и пояснил:

— У меня только Четвертый канал работает, детектив.

— А новые игроки не объявлялись? — спросила Бри. — Подозрительные типы, похожие на головорезов? Или, может, разговоры какие на эту тему велись?

— Затрудняюсь ответить. Я, знаете ли, особенно за посетителями не слежу и к их разговорам не прислушиваюсь, — соврал Рамирес, пожав плечами, но когда Эйви многозначительно посмотрел на него, быстро добавил: — Разумеется, тема не осталась без внимания. Кое-какие намеки делались.

Его взгляд, миновав меня и Бри, прилип к лицу Эйви.

— На африканцев намекали, вот что, — сообщил он, понизив голос.

— На афроамериканцев? — спросил я. — Или?..

— На афроафриканцев, — хмыкнул Рамирес и повернулся к Эйви. — Мне за содействие полиции что-нибудь следует? Или это так — пустой треп «за спасибо»?

Эйви Глейзер, посмотрев на меня, перевел взгляд на Рамиреса.

— Будем считать, что ты оказал мне услугу, и я перед тобой в долгу.

— Так про каких африканцев у вас болтали? — снова спросил я.

Рамирес пожал плечами и с шумом выпустил из легких воздух.

— Откуда мне знать? Про каких-то чернокожих парней вроде как из Африки.

— Англоговорящих?

— Типа того. — Он кивнул. — Но я не уточнял. Парни, болтавшие об этом, явно забрели ко мне случайно. Судя по разговору, они скорее завсегдатаи клуба «Три Г» — грабеж, героин и гетеры. Короче говоря, серьезные ребята, а не какие-нибудь юнцы с аэрозольными баллонами с краской, развлекающиеся выведением на стенах непристойных надписей.

Рамирес открыл холодильник со стеклянной дверцей и извлек из него банку кока-колы.

— Кто хочет пить? Жестянка — два доллара.

— Я хочу. — Глейзер взял у Рамиреса жестянку и сунул ему в ладонь несколько смятых купюр. Сколько он дал, я не видел, но определенно это были не однодолларовые купюры.

Потом Глейзер повернулся ко мне.

— Не радуйся. С тебя тоже взыщется. Десятикратно.

— Об африканцах трепались, — повторил Рамирес, когда мы направились к выходу. — О тех, что из Африки.

Во всем округе Колумбия, а может, и во всем мире не было места, куда бы мне так не хотелось заходить.

Потому что оно пробуждало у меня в душе ностальгические, печальные и трагические мысли и воспоминания.

Офис Элли располагался на втором этаже того самого особняка в Джорджтауне. Помещение было таким же аккуратным и чистым, как и сама женщина, которую я когда-то любил. Вернее, думал, что люблю.

На подлокотнике кресла лежала раскрытая книга Сиднея Пуатье «Быть мужчиной». Я тоже читал автобиографию этого человека, и книга мне понравилась. Внезапно я вспомнил, что нам с Элли нравились одни и те же книги, музыка и политические теории.

Шторы были задернуты, но не до конца, а с одинаковым просветом на обоих окнах. На столе я увидел ноутбук, телефон, ежедневник и несколько семейных фотографий в серебряных рамках. Глядя на эту прекрасно обустроенную, идеально чистую и тщательно прибранную комнату, я испытывал странное чувство, поскольку перед моим мысленным взором то и дело проносились картины дикого разгрома, учиненного убийцами на первом этаже вчера вечером.

Пролистав ежедневник с записями, я выдвинул один за другим ящики стола. Не могу сказать, что именно я искал, но точно знаю: сегодня я осматривал помещения в этом доме с куда более ясной головой, чем вчера.

Через некоторое время я включил компьютер Элли и заглянул в ее электронный почтовый ящик. Там я просмотрел все, начав с новых, совсем недавно полученных и отправленных писем и закончив самыми старыми. Наведался даже в разделы «черновики» и «удаленные документы». Меня интересовало одно: имели полученные или отправленные ею послания хотя бы косвенное отношение к тому, что произошло вчера, и знала ли она убийц.

Мое внимание привлекло письмо редактора издательского отдела Джорджтаунского университета, касавшееся сроков сдачи рукописи ее последней книги.

Интересно: оказывается, Элли писала книги и скоро должна была выйти новая! Я знал, что она работала на историческом факультете Джорджтаунского университета, но кроме этого мне не было известно о ней почти ничего. За последние пятнадцать лет мы виделись лишь несколько раз на каких-то благотворительных мероприятиях, но так ни о чем и не поговорили. Но ведь Элли была замужем, а это порой препятствует даже самым невинным отношениям.

Загрузив данные Элли в поисковую систему, я вскоре обнаружил на сайте издательства «Амазон, Барнс энд Ноубл» три книги, вышедшие под ее фамилией. Все они так или иначе затрагивали социальные проблемы стран Африканского континента. Последняя называлась «Критический стык» и была опубликована три года назад.

Очень хорошо. Где в таком случае новая книга? Удастся ли мне найти и прочитать хотя бы часть упомянутой редактором рукописи?

Развернувшись на вращающемся стуле, я осмотрел стеллажи. Они поднимались до потолка и полностью занимали две противоположные от меня стены. На полках стояли сотни книг, множество коллективных поздравлений, дипломов и наград в рамках. На двух других стенах висели картинки, нарисованные детьми, и семейные фотографии.

Совершенно неожиданно я обнаружил среди этого пестрого собрания и свое изображение.

Это был старый снимок времен обучения в колледже. Мне вспомнились те дни, как только я увидел фотографию. Мы с Элли сидели на одеяле в Национальном парке, только что сдав последние экзамены. Я готовился к летней стажировке в вашингтонском госпитале «Сайбли мемориал», переживая радости и мучения первой любви, Элли сказала, что тоже любит меня. На снимке мы обнимались и счастливо улыбались. Со стороны, наверное, казалось, что так будет продолжаться вечно.

И вот теперь я находился в доме Элли, испытывая странное чувство ответственности за нее, о чем и не помышлял днем раньше.

Посмотрев на фотографию еще несколько секунд, я вернулся к своим невеселым делам.

Мне понадобилось совсем немного времени, чтобы найти на одной из полок трехсотстраничную рукопись, отпечатанную по старинке на пишущей машинке. Рукопись называлась «Смертельная ловушка», и ее первая страница открывалась чем-то вроде своеобразного эпиграфа: «Преступление как образ жизни и ведения бизнеса в Центральной Африке».

Среди листов я обнаружил ксерокопию авиабилета «Вашингтон — Лагос». Если верить этому документу, Элли вернулась из Нигерии лишь две недели назад. Я просмотрел раздел «Содержание» в конце рукописи и обратил внимание на главу «Насилие в африканском стиле» с подзаголовком: «Семейная резня».

Найдя в рукописи соответствующую страницу, прочитал: «В Нигерии и особенно в Судане процветают лидеры многочисленных наемных банд. У этих брутальных людей и руководимых ими вооруженных групп, часто состоящих из подростков и даже мальчиков десятилетнего возраста, чрезвычайно развита тяга к убийствам и беспредельной жестокости. Объектами их насильственных действий нередко становятся мирные обыватели и их близкие, ибо известия об уничтожении семей быстрее всего распространяются по округе и вызывают самый большой страх у соплеменников. Семьи обычно вырезают целиком, вплоть до младенцев, обязательно в их домах или хижинах, а иногда жертв даже варят в масле. Таков отличительный знак особенно жестоких главарей этих своеобразных наемных дружин».

Я решил взять незавершенный манускрипт с собой и снять с него копию. Мне захотелось прочитать все, что написала Элли.

Так что же стало причиной ее убийства — неужели эта книга?

Размышляя над этим, я довольно долго смотрел на трогательную фотографию, запечатлевшую Элли, ее мужа и троих красивых детей.

Теперь все они умерли.

Убиты у себя дома. Хорошо еще, что их не сварили в масле…

Потом я бросил еще один взгляд на снимок, где мы с Элли сидели на одеяле в Национальном парке. Молодые и влюбленные. По крайней мере исполненные нежных чувств, какими бы они ни были.