Я повернулся и посмотрел на черную металлическую дверь. Поскольку замка в ней не было, я мог бы выйти и попытаться выбраться из этого кошмарного места. Глупая мысль, конечно, но еще глупее, на мой взгляд, сидеть в пустой комнате и ждать, когда сюда придут какие-то люди и совершат по отношению ко мне некий насильственный акт. Например, изобьют до полусмерти.

Возможно, ничего подобного и не произойдет, но я же не уверен в этом.

Начав подниматься со стула, я услышал в коридоре шаги и снова опустился на дырявое сиденье. Дверь распахнулась, и в комнату вошли два полицейских офицера в черной униформе — синюю носили охранники. При виде двух здоровенных типов в черных мундирах у меня сдавило спазмом желудок, и я счел это плохим предзнаменованием.

Жесткое, презрительное выражение лиц офицеров лишь укрепило мои дурные предчувствия.

— Кросс? — спросил один из них.

— Мне бы воды, — пробормотал я, вместо того чтобы ответить на вопрос. Я так хотел пить, что готов был отдать все за стакан воды. Не говоря уже о том, что с пересохшим горлом я едва озвучивал свои мысли.

Один из офицеров, в зеркальных солнцезащитных очках, посмотрел на своего могучего приятеля. Тот едва заметно покачал головой, что означало «нет».

— В чем меня обвиняют? — хрипло спросил я.

— Глупый вопрос, — ответил «зеркальные очки».

Второй офицер подошел ко мне и, словно в подтверждение его слов, врезал кулаком в живот. Удар был настолько силен, что сбил у меня дыхание и с такой легкостью сбросил со стула на пол, как если бы я был пустым соломенным кулем.

— Подними его! — сказал старший «зеркальным очкам».

«Зеркальные очки» схватил меня за шиворот, вздернул как перышко вверх, вновь придав мне вертикальное положение, после чего снова усадил на стул, сопроводив последнее движение новым, еще более увесистым ударом в солнечное сплетение. При этом он заботливо придерживал меня за плечи. Во-первых, чтобы я опять не упал со стула, а во-вторых, чтобы мой истерзанный организм по-настоящему оценил силу прямого физического воздействия. Меня тут же вырвало, чему я немало удивился, поскольку в моем желудке явно ничего не было.

— У меня есть деньги, — прохрипел я, вспомнив об успешном опыте с дачей взятки должностному лицу во время прохождения иммиграционного контроля в аэропорте.

Старший коп, высокий, как библейский Самсон, и с огромным колышущимся брюхом, как у печально известного Иди Амина, грозно посмотрел на меня сверху вниз, будто с вершины холма.

— Что ж, сейчас узнаем, сколько баксов тебе удалось припрятать.

— Здесь у меня ничего нет, — быстро проговорил я. Флаэрти, мой контакт из ЦРУ, обещал открыть на мое имя счет в банке Лагоса, до которого, впрочем, мне в настоящее время было как до луны. — Но я могу съездить в город и…

Старший коп саданул меня локтем в рот, после чего на меня градом посыпались удары, и я стал задыхаться.

Жестом попросив «зеркальные очки» отойти в сторону, гигант ловко махнул ногой и заехал мне тяжелым ботинком прямо в грудь. Я почувствовал себя так, как если бы на меня рухнула скала и придавила к земле, и утратил способность дышать.

Я скорее услышал, чем увидел, как копы вышли из комнаты, оставив меня на цементном полу.

Вот, значит, как у них делаются дела. С тобой не разговаривают, вопросов не задают, требований не выдвигают, а просто бьют до полусмерти в свое удовольствие. Но чего ради? Какой прок в этом тупом и бессмысленном насилии?

Или они хотят выбить из человека всякую надежду на возвращение в нормальный мир… Может, в этом все дело?

Когда я вновь оказался в тюремной камере, мне дали миску маниоки и несколько унций воды в крохотной чашке. Воду я проглотил одним махом, но понял, что не могу есть маниоку, хотя она и считается основной овощной культурой Африки. Когда я попытался протолкнуть в себя ложку этого более плотного, чем вода, продукта, стенки гортани просто-напросто сомкнулись, и я остался голодным.

Тут я заметил, что молодой заключенный, сидевший рядом со мной, опираясь спиной о стену, не сводит с миски глаз. Я приблизил губы к его уху и очень тихо, чтобы только он слышал меня, прошептал:

— Хочешь? — и протянул ему кашу.

— Мы прославляем маниоку, питательную маниоку, вкуснейшую маниоку, лучшее яство на нашей земле, — пробормотал он, принимая у меня миску, и добавил: — Это отрывок из известного стихотворения, которое мы учили в школе наизусть.

Съев маниоку и вылизав миску, он снова оперся спиной о стену рядом со мной, после чего мы стали от нечего делать глазеть на дверь, мысленно задаваясь вопросом, когда придут охранники и кого уведут с собой на этот раз.

— Как вас зовут? — шепотом спросил я.

— Санди, сэр.

На взгляд, этому воскресному мальчику было не более двадцати лет. Его одежда, хотя и грязная, говорила о том, что он, возможно, имеет какое-то отношение к среднему классу. Я также заметил у него на щеке три параллельных шрама — свидетельство принадлежности к некоему племени.

— Послушай, Санди, — сказал я. — Тебе не следует разговаривать со мной. Это строжайше запрещено, и ты навлечешь на себя неприятности.

— Да пошли они все к черту! — воскликнул он. — Что они могут со мной сделать? Посадить в карцер? Но он ничем не отличается от этой камеры…

Я вспомнил, с какой жадностью он пожирал маниоку, крепко прижимая миску к груди, как если бы опасался, что ее отберут, и спросил:

— Давно ты здесь сидишь?

— Меня привезли сюда десять дней назад, возможно, одиннадцать. Да и другие находятся здесь примерно столько же. Все ждут перевода.

Это оказалось для меня новостью.

— Перевода? Куда?

— В пенитенциарное учреждение с усиленным режимом в сельской местности. Впрочем, не исключено, что нас ждет худшая участь. Закопают где-нибудь в канаве — и делу конец.

— И сколько времени можно просидеть здесь в ожидании перевода?

Устремив взгляд в бетонный пол, он пожал плечами:

— Кому как повезет… Можно и десять дней, а можно и две недели. Короче, пока egunje не кончатся.

— Egunje?

— Бабки, чтобы давать на лапу охранникам. У вас, к примеру, бабки есть? А родственники, которые знают, что вы здесь находитесь? — Я дважды покачал головой. — Тогда у вас большая wahala, сэр. То есть проблема. У меня, кстати, точно такая же. Если у тебя нет денег или богатых родственников, ты, можно сказать, не существуешь. Но тсс! Кажется, идут охранники.

Когда охранники разбудили меня на третье утро, им пришлось немало потрудиться, чтобы я принял вертикальное положение. Я не испытывал ни малейшего желания идти с ними, поскольку знал, что ничего хорошего меня не ждет. Грудь до сих пор болела от побоев, а в разбитую носовую полость проникла инфекция и началось воспаление.

Правда, на сей раз, выйдя из камеры, мы повернули налево. Это могло означать и перемену к лучшему в моей судьбе, и даже ухудшение теперешней кошмарной ситуации.

Я последовал за охранником, похожим на плотоядного кузнечика, по длинному коридору, выложенному каменными плитами. Потом мы преодолели несколько пролетов лестницы и, поднявшись наверх, вновь двинулись по коридору, сворачивая то влево, то вправо. Я подумал, что если бы мне вдруг удалось выбраться из камеры и отправиться на поиски выхода из этой тюрьмы, я вряд ли сумел бы найти его.

Наконец мы с охранником вышли через металлическую дверь в прямоугольный дворик, огороженный с четырех сторон каменными стенами, высотой около десяти футов и с колючей проволокой, вившейся по верхнему краю. Если это было место для прогулок, то оно производило не менее зловещее впечатление, чем все прочее в этой тюрьме. Правда, после темноты подземелья я мало что разглядел в ярком солнечном свете, поскольку у меня сразу начали слезиться глаза. Зато было вполне очевидно, что жара здесь стояла страшная.

Охранник провел меня к зарешеченной двери, находившейся в дальней от нас стене. Дверь была заперта, но сквозь прутья решетки я увидел еще один узкий коридор, очень короткий, потом очередную зарешеченную дверь и, наконец, железные ворота. За ними на значительном расстоянии просматривалось подобие парковочной площадки.