Эрнест мигом выставил обе бутылки «московской»:

— И этой от-т-травы не жалко,— и, решив испытать горную инженершу на крепость, налил ей полный граненый стакан.

Женщина пить не стала, только пригубила, оставив красный след помады на краешке стакана.

Бертин отвернулся от нее, отозвал в сторону Билибина:

— Кого нам подсунул С-с-серебровский? Юрий Александрович, свяжитесь с ним, пусть забирает обратно эту юбку или пусть к ней няньку с коровой посылает. Водку не пьет, чем поить будем?

Через несколько дней Билибин связался с председателем Цветметзолота. Серебровский ответил так:

— Я хорошо знал студентку горной академии Рабинович. Она прекрасно работала в экспедициях на Кавказе и в Крыму. Уверен, что и на Колыме справится, А если она не подходит, то я могу ее отозвать, но и состав экспедиции вместе со сметой придется соответственно подсократить на одну партию.

После такого условия Юрий Александрович развел руками:

— Придется, мужики, принимать эту Рабинович.

На это Эрнест Бертин твердо заявил:

— Но наш уговор остается в силе. Баб с собой не брать. А эту ц-ц-цыпочку за женщину не считать. Никаких ей поблажек! Сидор за нее не таскать! И пусть все делает сама как мужик. И называть ее будем промеж себя только Филиппом, а в глаза — т-т-товарищ Рабинович.

Так и делали. В одной официальной бумаге, хранящейся в личном деле Рабинович, значится:

«Прошу оформить в соответствующих документах инженеров Вознесенского Дмитрия Владимировича, Новикова Сергея Владимировича, Рабинович Филиппа Клементьевича...»

И на «Филиппа» Рабиновича выдавалась спецодежда: сапоги-ичиги, куртка-брезентовка, ватные брюки и прочее — все мужских размеров, да женских на Колыму и не завозили.

Когда Билибин принес заявку на техническое снабжение экспедиции в Инцветмет, замдиректора Шур просмотрел ее небрежно и положил в ящик:

— Подождет,— и, прищурившись, спросил: — В Москву, в Цветметзолото, поступила на вас какая-то бумага. Что вы там натворили?

— Где?

— На Колыме. Бытовая смычка или кое-что посерьезнее?

— Не знаю.

— И мы пока не знаем. Но от вашего брата всего можно ожидать. Пришлют бумагу — узнаем. И тогда будем решать,— кивнул он на заявку, положенную под шапку.

Юрий Александрович долго ломал голову: какая кляуза поступила на него в Москву? Если тот самый Матицев, который называл себя «очами Союззолота», накатал, то у него, Билибина, на этот случай не случайно припасена копия протокола того совещания партячейки и месткома Среднекана, на котором «разнесли» техрука Матицева... А может, Степка Бондарь успел что-то состряпать в отместку за то, что Билибин попросил Серебровского снять этого пьяницу и безграмотного выдвиженца... Но Александр Павлович, успокаивал себя Билибин, во всем разберется: он сам таких матицевых и бондарей повидал немало, цену им знает и их кляузам тоже.

Никакой бумаги из Москвы не пересылали, но разговоры у Билибина с Шуром проходили в том же духе. Испытующие взгляды, многозначительные намеки на что-то. Ни одного делового вопроса по организации и снабжению экспедиции не решалось. Юрий Александрович обращался к директору института, но Котульский, обычно решительный и принципиальный, отвечал не очень определенно:

— Я скажу товарищу Шуру, чтоб он занялся вашими заявками...

— А может, экспедиция отменяется? — в упор спрашивал Билибин.

— Нет, что вы, Юрий Александрович, экспедиция обязательно должна быть. Настаивает Цветметзолото, Москва...

— Тогда, может, я не устраиваю вас как ее начальник?

— Нет, нет... Лучшей кандидатуры у нас нет.

— Но Шур намекает на какие-то мои неблаговидные дела...

— Да плюньте вы на Шура! Сам бы рад от него избавиться.

Юрия Александровича обрадовала эта откровенность. Он так же от души пообещал:

— Плюну! По вашему указанию.

Оба засмеялись. Но затем Владимир Клементьевич серьезно спросил:

— Как у вас с отчетом?

— Будет готов в срок — к отъезду.

— А вы не очень торопитесь с ним? Дело серьезное, ответственное. Открытие Золотой Колымы — это не просто открытие какого-то месторождения, которые мы делаем каждый год. Ваше открытие случается раз в столетие, а то и реже. Поэтому и к отчету нужно отнестись так, чтоб потом всю жизнь ни в одном слове не раскаиваться.

Если бы это сказал кто другой, Юрий Александрович обиделся бы, пожалуй, или заподозрил что-то недоброе. Ответственности и серьезности ему не занимать. Но это говорил Котульский, крупнейший ученый и практик, человек честнейший, умудренный жизнью.

— Вы, Юрий Александрович, на совещании высказывали очень интересную мысль. Говорили, что вас не вполне удовлетворяют экспедиционные исследования и на Колыме необходимо организовать постоянную геологоразведочную базу. Сейчас так же думаете?

— Так же.

— А не лучше ли вам сейчас, не откладывая на год, на два, заняться здесь и в Москве организацией такой базы? Мы вас будем поддерживать.

— А экспедиция?

— Она пусть отправляется пока без вас. Через год вы приедете туда, экспедиция вольется в вашу базу, будет работать под вашим руководством,

— А кто же будет руководить экспедицией сейчас?

— Кого вы предложите. Подумайте, Юрий Александрович, через недельку скажете мне свой окончательный ответ. Поверьте, я вам и вашей Колыме желаю только добра...

После этой беседы Юрий Александрович снова почувствовал себя окрыленным.

Через неделю объявил Котульскому, что он с его предложением вполне согласен. Возглавить новую Колымскую экспедицию Юрий Александрович сначала предложил Вознесенскому, и Котульский не возражал, но, Дмитрий наотрез отказался:

— Какой из меня начальник? Пусть Цареградский займется этим, а мы будем ему помогать,

Билибин был против, но Вознесенский упрямо отводил свою кандидатуру.

Пока суд да дело Юрий Александрович вместе с Вознесенским продолжал разрабатывать планы и маршруты экспедиции, занимался ее снаряжением и снабжением.

Как и прежде, комнатушку сестры Мити Казанли Ирины превратили в склад. Квартира Вознесенских тоже стала складом. У Билибина на дому был и склад, и штаб, потому что в огромном здании бывшего Геолкома не находилось места. А тут: в передних, в коридорчиках, в комнатах, в ванне и на кухне — всюду навалили ящики, мешки, короба, коробки, тюки, узлы. В шестнадцатиметровую комнатушку Ирины закатили необъятную бухту морского каната. Не могли раздобыть взрывчатку, а то и ее бы подсунули под кровать.

Стесненные соседки Ирины, конечно, ворчали, грозились пожаловаться управдому. Но ребята, молодые, веселые: одной улыбнутся, с другой полюбезничают, третьей презентуют цветочек или шоколадку,— мелочь, а приятно, и гроза проходит мимо.

К подготовке привлекли Эрнеста Бертина, Сергея Раковского, Ивана Едовина, Даниила Каузова — еще одного горного инженера, пожелавшего отправиться на Колыму, и Филиппа, то есть Фаину Рабинович. Сергей Новиков выехал в родной Владивосток выбивать билеты на пароход и встречать прибывающих с приисков рабочих. До отправки оставалось немного.

Когда Цареградский узнал, что Билибин отказался от руководства экспедицией, он был ошеломлен. Валентин терялся в догадках: «Семейные обстоятельства? Происки Шура, Матицева, Степки? Завалил отчет? Розыгрыш?»

Но еще большей неожиданностью явился приход Дмитрия Вознесенского и его — без всяких предисловий — предложение:

— Ты, Валентинушка, малец-удалец, приди к нам княжити.

Валентин Александрович не сразу понял.

— Чего тут понимать? Юра подумал-подумал и двинул тебя на должность начальника экспедиции. Володей.

Валентин поверить не мог, это казалось ему розыгрышем, на которые Вознесенский и Билибин мастаки. Но вскоре, в конце апреля, его пригласил Котульский и вполне официально сказал, что Билибин порекомендовал его. Цареградского, начальником новой Колымской экспедиции и дирекция Инцветмета, хотя Цареградский и не является сотрудником института, поддерживает предложение Юрия Александровича.