Вернулась я от Веры Фигнер окрыленной. Она и бывшие народовольцы Прибылев и Прибылева-Корба, члены общества политкаторжан и ссыльных, написали в Ленинградский музей революции большое письмо об участии В. А. Вознесенского в революционном движении и просили музей принять соответствующие меры к тому, чтобы сыну ветерана революции, Дмитрию Вознесенскому, было предоставлено право закончить образование. Музей революции ходатайствовал перед проверочной комиссией, и Димочку восстановили...

В это время Дмитрий с Юрием вышли из отцовского кабинета.

— Однако, затянули мы свой визит,— сказал Билибин.— Хороший гость вовремя откланивается. Сколько, Дима, на твоих серебряных?

Дима достал из нагрудного кармана часы на ремешочке, щелкнул крышкой и показал Юрию Александровичу. Билибин посмотрел, а потом взглянул на свои наручные:

— Идут минута в минуту. Дай бог и нам так шагать.

— Да! — согласился Дима.— Не отставая друг от друга. А ты, мама,— тихо и проникновенно сказал Дмитрий Владимирович,— наверное, не рассказала гостье об этих часах. С ними папа прошел всю жизнь и мне их оставил в наследство,— и он, закрыв крышку часов, опустил их в карман, к самому сердцу.

Наташа не обратила внимания на этот жест и на голос, которым были произнесены последние слова. Отношения между Дмитрием Владимировичем и Юрием Александровичем в дальнейшем будут меняться. У Натальи Николаевны отношение к Дмитрию останется двойственным. Но к матери его она всегда будет питать самые добрые чувства и навестит ее в ту годину, когда на Екатерину Сергеевну обрушатся жесточайшие невзгоды и она с двумя малолетними внуками останется одна...

Геолком уже называли бывшим. Это единственное государственное геологическое учреждение в стране, служившее верой и правдой горному делу России без малого полвека, за последнее десятилетие не раз перетряхивалось. А когда развернулась первая пятилетка, решили, что это старое заведение неспособно справляться с новыми задачами, да и находится не в столице. И в октябре 1929 года по приказу ВСНХ СССР «вся планово-руководящая и административная деятельность по геологической службе в Ленинграде и на периферии переносится из Ленинграда в Москву в организованное там Главное геологоразведочное управление» (ГГРУ), которое позже станет Комитетом по делам геологии, а затем Министерством геологии.

А в Ленинграде, в том великолепном здании со стеклянными куполами, где размещался бывший Геологический комитет, к началу тридцатого года, с целью повернуть науку лицом к производству, организовали отраслевые институты: угля, нефти, неметаллических ископаемых, черных металлов, цветных металлов, гидрогеологии, инженерной геологии... Они были созданы из отделов и секций Геолкома. Живой организм разъяли, каждый институт стал сам по себе. Штаты, разумеется, неимоверно раздули, и это в то время, когда вся страна боролась за «режим экономии». Прежде в Геолком принимали сотрудников по конкурсу. А эти скороспелые институты заполнялись подчас случайными людьми: и бывшими дельцами по разведке и продаже несуществующих месторождений, и новыми работниками, порой полными профанами в геологии, но направленными на ее укрепление.

Институт цветных металлов, Инцветмет, организовался из секции «Золото и платина». Директором назначили Владимира Клементьевича Котульского, брата известной певицы Елены Котульской. Выдающийся геолог, теоретик и прикладник, великолепный организатор, он по праву занял это место, но, к сожалению, ненадолго. Принципиальнейший человек пришелся не ко двору и попал в процессы, которые тогда проходили почти во всех отраслях промышленности и науки, видимо, за то, что открыто осуждал разгон Геолкома, и вынужден был отправиться сначала на Кольский полуостров, затем в Норильск...

А время очень скоро показало его правоту. Все институты объединили во Всесоюзный научно-исследовательский геологический институт, который стал законным преемником Геолкома и в 1982 году отметил свое столетие. Фамилия Котульского вырезана на мраморной доске в вестибюле этого института, и одна из улиц Норильска носит его имя...

Заместителем директора Инцветмета по хозяйственной части выдвинули в момент реорганизации того же самого Шура, бывшего эмигранта, портного, который в студенческие годы Билибина преподавал черчение. В геологии эта птица и воробьем не чирикала, ко в анкетах значилась преподавателем Горного института, ее и бросили в Инцветмет на укрепление кадров. Вещий Шур одобрял все реорганизации, которые позволяли ему занимать хлебные должности. С этим Шуром Юрию Александровичу опять придется сталкиваться, и не раз...

Когда Билибин вернулся в Ленинград и снова поднялся по высоким парадным лестницам бывшего Геолкома, то оказался будто на корабле, терпящем крушение. Люди метались по этажам и коридорам в поисках нужных институтов и лабораторий, нужных специалистов минералогии, палеонтологии, петрографии, которых раскидала буря по институтам кого куда.

В том же обширном кабинете, где висела та же геологическая карта с унылыми серыми пятнами, не он, Билибин, ждал аудиенции, а его ждали. А он задерживался внизу, поджидая приезда своих коллег по экспедиции: они без него бы заблудились в бывшем Геолкоме, это им не тайга.

Вход в обширный кабинет был свободен. Людей набилось до отказа не только из Инцветмета, но и из других институтов, из Горного, из университета, из Ленинградской конторы Союззолота, или, как ее стали именовать, Цветметзолота. Всю эту массу геологов, инженеров, профессоров, студентов, работников золотой промышленности привлекло сюда сенсационное сообщение о несметных богатствах неведомой Колымы, которое должен сделать такой же неведомый инженер Билибин.

Юрий Александрович, помолодевший, гладко выбритый, в новом элегантном костюме, в галстуке, вошел в кабинет широким шагом. За ним — Цареградский, Казанли, Раковский и Эрнест Бертин. Они пробирались среди сидевших и стоявших, слышали, как то тут, то там шептали:

— Вот он какой, Билибин-то!

— А давно ли здесь называли его прожектером, проспектором.

— Что они теперь скажут о его прогнозе?

— «Случайное совпадение».

— А за Билибиным кто идет?

— Таежники, золотоискатели.

— Сколько же они отхватят первооткрывательских?

— Союззолото отвалило им огромные премии...

На стенах и простенках висели карты Колымской экспедиции. Их еще накануне разместили Билибин и Казанли. Некоторые Митя прикрепил кнопками прямо на белые пятна геолкомовской, в прямом и переносном смысле закрыл эти пятна. Полевые карты притягивали к себе, как магниты.

Билибин показывал на них водоразделы, долины, реки, речки, называл их и почти ко всем добавлял — «золотоносная». А Цареградский, Раковский, Бертин и Казанли демонстрировали доказательства: самородки, темный песок с желтыми крупицами — шлихи, блестки золота в жилах молочного кварца. Это производило потрясающее впечатление. Даже белоголовые старцы не могли скрыть на своих лицах восхищение.

Докладывал Билибин кратко. Щадил ли самолюбие тех, кто два года назад здесь смеялся над ним, или из чувства собственного достоинства и скромности, но он ни словом не обмолвился ни о Розенфельде, ни о Бориске, ни о своей гипотезе о Тихоокеанском рудном поясе и его пряжке, что когда-то называли здесь мистикой, метафизикой. Докладчик не хотел сводить мелкие счеты с противниками. Факты, только факты.

А старцы за длинным столом, бывшие члены бывшего Геолкома, видимо, ничего не забыли, поеживались, поскрипывали.

Пройдут годы. Билибин откроет много месторождений золота, станет лауреатом Сталинской премии первой степени, членом-корреспондентом Академии наук, но останется все таким же борцом за свои прогнозы и своему другу напишет:

«Пока прогнозы не подтверждаются, меня все ругают, начиная от академиков и кончая последней мелкой сволочью. По поводу моих прогнозов мне приходится постоянно слышать: «необоснованно», «спекуляция», «мистика», «метафизика» (невольно вспоминается мой прогноз по Колыме), но тотчас же после этого мой прогноз подтверждается, и тогда я слышу: «случайное совпадение». Но не слишком ли много совпадений?»