Сергей Дмитриевич вынул из кармана жестяную коробку с белозубым негром на крышке, высыпал из нее зубной порошок:

— Вот и лукошко!

— Сергей Дмитриевич, я слетаю на стан, принесу вам хариуса, а то ведь совсем вы голодный,— и Лунеко убежал.

Сергей Дмитриевич снова присел на корточки, а Слепцов все еще стоял не двигаясь. Раковский глянул на него снизу вверх и не узнал. Его бледное и без того продолговатое лошадиное лицо еще больше вытянулось, нижняя челюсть отвалилась.

— В жизни такого не видел... Слухай, Сергей Дмитриевич, что делать-то будем?..

— Как что? Разведку поставим. Прииск откроем.

— Значит, начальнику скажешь, всем скажешь?

— Ну, всем говорить не буду, а Юрию Александровичу непременно.

— А ты не говори. Никому не говори! Будем знать только ты, да я, да Мишка, если язык за зубами держать будет! Осенью экспедиция уберется, а мы останемся. На всю жисть заработаем. Дело говорю. Слухай меня!

Сергей Дмитриевич не узнавал своего рабочего: он и говорил-то как-то неграмотно, а ведь сын телеграфиста, факториями заведовал. Раковский выпрямился:

— Слухай, ты, жисть! Спятил? Иди, палатку сворачивай, без тебя соберем. И считай, что ты мне ничего не говорил, а я тебя не «слухал». Иди. И медведей не бойся. Себя бойся!

Слепцов с трудом поплелся на стан.

Вернулся с хариусом Лунеко:

— Вы что тут, повздорили?

— Да, малость. Он предлагал назвать этот ключ Золотым или Богатым, а я против. Какое сегодня число, Миша?

— Двенадцатое июня пока.

— Двенадцатое июня! Да мы в прошлом году точно в этот день вышли из бухты Золотой Рог! Юбилей! Назовем этот ключ Юбилейным. Согласен?

— А чего ж... Подходяще!

— Ну, а теперь собирай золото на ключе Юбилейном!

И они вдвоем стали собирать. Извлекали, выколупывали из щетки только самые крупные самородки. Трудились всю ночь, благо она была светлая. Наполнили коробку из-под зубного порошка вровень с краями, едва можно было закрыть.

Сергей Дмитриевич плотно зажал крышку с улыбающимся во весь рот белозубым негром, взвесил коробку на ладони:

— Килограмма на два. Теперь потопаем на базу и поплывем дальше.

— Сергей Дмитриевич, а вы на базе-то Чистякову и Серову не показывайте...

— Почему? — опять насторожился Раковский.

— Ну, не сразу показывайте. Они спросят: «С чем пришли?» А мы: «Хорошо покормите — покажем».

Сергей Дмитриевич обнял Мишу:

— Так и скажем!

Шагали весь день голодные. К вечеру пришли на устье Утиной. Здесь их так и встретили:

— Здравствуйте. С чем пришли?

Они так и ответили:

— Покормите хорошо — покажем.

Чистяков и Серов, конечно, догадались, что пришли они не пустые. Выставили на ужин все, чем были богаты. Отпраздновали юбилей и находки на Юбилейном.

Утром Сергей Дмитриевич сделал затес на стволе прибрежного тополя, а в узенькую расщелинку спрятал записку для Билибина. Написал в ней по-английски, чтоб не поняли случайные хищники. А перед тем как написать, вспомнил проклятия американца Хэттла, которые они слышали от Сологуба: «There are no sands on the Colyma, absolutly no sands, god damn!» (Нет песков на Колыме, абсолютно нет, черт возьми!), и как бы в пику американцу уверенной рукой вывел: «There is very good gold in this river». (Есть очень хорошее золото в этой реке).

После Утиной должна быть Запятая. Но Раковский еще до подхода к Запятой обнаружил впадающий в Колыму не замеченный прошлой осенью ключик и потому не предусмотренный заданием Билибина. Сергей Дмитриевич решил обследовать его и окрестил Случайным. Обследовали — золото есть, хотя и не такое богатое, как на Утиной, Запятая тоже зазолотила. «В общем каждая речка,— подумал Раковский,— впадающая в Колыму, что-нибудь да имеет. И сама Колыма — несомненно, река золотая».

С этими мыслями и с желаниями как можно быстрее обрадовать Юрия Александровича  Сергей Дмитриевич и приплыл на Среднекан. Но ни Билибина, ни Цареградского, ни Казанли на Среднекане еще не было.

На прииске царило уныние: на Безымянном мыть перестали, на новых делянах, что пониже Безымянного, золотило плохо... Матицев, нарушая указания Оглобина и Билибина, направил старателей на еще не разведанный Борискин ключ, много суливший, но и там пока не очень фартило.

А тут еще прошел слух: сплав сорвался, многие погибли на бешеной Бохапче, и Билибин вроде, и Оглобин... А поэтому всех ждет голод.

Оглобин, когда набирал людей на сплав, говорил:

— Товарищи, это дело добровольное!

Но добровольцев не нашлось.

— Сознательным рабочим отказываться нельзя. Иначе сорвем золотую программу и промфинплан, задержим строительство пятилетки, а своих же товарищей, остающихся на прииске, обречем на голод.

Не нашлось и сознательных.

— Спирт дадут? — задали вопрос.— Купаться придется и — без спирту?

— А спецовки будут?

— Пороги надо взорвать! Знаки поставить!

— Премии — как?

Оглобин отвечал:

— Премии будем выдавать. Спецодежды пока нет. Пороги взорвать не сможем: нет взрывчатки. А опознавательные знаки будем ставить, и лоцманы у нас есть. Хорошие лоцманы! По тем порогам уже уходили. А что касается спирта, то — по мере необходимости...

Спирт кое-кого привлек, но премии — не очень:

— Перевернется карбас, и поплывет премия вместе с нами. Кто будет отвечать?

— Давай восьмой разряд и суточные три рубля. Жизнью рискуем.

Оглобин обещал и восьмой разряд, и суточных три рубля. Кое-как людей набрали, из не вполне сознательных.

От Среднекана до Малтана шли две недели. В середине мая стало изрядно подтаивать, и двигались ночами, благо они были светлые и морозные.

Место для верфи выбрали при устье Хюринды, где стоял хороший лес. Это было выше того Белогорья, у подножия которого вязались прошлой осенью плоты, и вызывало тревогу — хватит ли воды? Юрий Александрович уверял, что в половодье ее должно быть достаточно, лишь бы успеть к этому времени построить карбасы. К тому же это место — самое ближнее от перевалбазы Элекчана, откуда предстояло доставить две с половиной тысячи пудов груза. Тянули волоком, на себе, и тут, конечно, без бузотерства не обошлось.

А сколько бузили, горлопанили, митинговали на постройке карбасов и на самом сплаве, когда каждая минута была дорога! Не раз выводили из себя и Оглобина, и Билибина.

Билибин всего себя вкладывал в этот сплав. И все рабочие его экспедиции, даже хиленький Митя Казанли, глядя на него, не выпускали из рук топоры и стяги. Своей работой — геологосъемкой — занимались урывками. Все силы отдавали сплаву. Но лентяи и горлопаны, почти на нет сводили эти усилия. В общем это был не тот сплав, когда маленький отряд Билибина быстро, весело, с шутками и песнями вязал на Белогорье плоты, дружно пропихивал их по Малтану и бесстрашно гнал по бешеной Бохапче. Карбасы строили с большим опозданием, в спешке, кое-как. Были они похожи на неповоротливые утюги. А когда спустили их, большая вода уже прошла, да и не было ее в сущности: весна выдалась, как назло, недружная, затяжная, холодная. Юрий Александрович на водомерных рейках через каждые два часа отмечал уровень. Но и без этого было видно: в полдень река выйдет из берегов, а к ночи вернется обратно.

Промучившись на верфи безотлучно целую неделю, Билибин 22 мая решил отвести душу и вместе с Казанли отправился в первый маршрут. Они поднялись по щебенистому песчанику и глинистым сланцам на голец Тундровый, что возвышался как раз на стрелке Хюринды и Малтана. Решили здесь установить астропункт и от этого гольца начать геологическую съемку по всей долине. Работа предстояла большая, а времени было в обрез, и тут Митя предложил себя в геологи.

Юрий Александрович сначала отнесся к этому скептически, но потом, сказав: «Не боги горшки обжигают», дал ему инструкцию, несколько советов, показал, как надо делать, и вскоре, к своей радости, обнаружил, что Митя способен вполне грамотно вести геологические наблюдения, собирать образцы, вести записи в полевой книжке, правда, по-своему, так, что расшифровать эти записи смог бы только сам автор.