Запуганный таким образом парламент прекращает вершить правосудие именем короля и становится орудием в руках революционеров. Париж пытается говорить со всей Францией таким образом, словно корона, соскользнув с королевской головы, оказалась на голове столицы. Парижская ратуша наводняет провинции посланиями, листовками, призывая главные города «принести клятву на верность Союзу», что многие и делают с энтузиазмом. Исполнительная власть полностью переходит в руки Совета, состоящего из сорока человек (три епископа, шесть кюре, восемь дворян, двадцать три буржуа), налоги были снижены на четверть, церковь освобождается от уплаты ренты.

И все же Гизов беспокоит эта республика, которая обходится без них. Никто более из членов этого семейства не обладал качествами диктатора, но герцогиня де Монпансье превосходит всех своей храбростью и целеустремленностью. Она спешно отправляется в Бургундию, привозит оттуда своего брата Майена и представляет его парижанам как их нового вождя.

Но Майен, тучный и медлительный, разительно отличался от герцога де Гиза с его благородной осанкой. Тем не менее он был назначен генерал-лейтенантом Союза, но за этим званием ничего не стояло: реальная власть принадлежала церкви и Шестнадцати, которых поддерживали фанатики, купавшиеся в испанском золоте. Церковные кафедры проповедников превратились в революционные трибуналы. Ежедневно священники в церкви разоблачали какого-нибудь роялиста или просто человека умеренных взглядов, а то и еретика. И когда несчастный выходил из церкви, его уже поджидали – одна половина города доносила на другую. В Оксере престарелый д’Амио, в прошлом воспитатель короля, не осмеливался ступить за пределы своего прихода, а в Тулузе были зверски убиты несколько судей.

«Это конец королевства», – писал австрийский посол. Торговли больше не существовало, по дорогам боялись ездить, крестьяне прятались в лесах, буржуа закапывали свои деньги в земле.

Филипп II наслаждался, созерцая этот развал, а его посол Мендоса, вновь появившийся в столице, вел себя как полновластный хозяин Лиги, армию которой он оплачивал. Благодаря его деньгам, Майен сумел удержать Орлеан и захватить все города к северу от Луары, которые еще были на стороне короля. На юге страны армия протестантов, бездействующая уже целый год, пришла в движение.

Узнав о смерти Гизов, король Наваррский просто сказал: «Я всегда знал, что им не под силу справиться с задачей, которую они сами себе поставили, и я знал, что кто-то из них в этой борьбе погибнет».

Люди недальновидные уговаривали Беарнца воспользоваться ситуацией и объявить юг страны независимым княжеством, но он не поддался этому искушению. Понимая, что будущее его рода, как и будущее страны, зависит от того, сумеет ли он помириться со своим шурином, король Наваррский заверяет Генриха III в своей преданности и предлагает помощь в борьбе с мятежниками.

И король Наваррский ведет свои войска в бой; очень скоро они захватывают Ниор, Сен-Мексе, Луден, Шательро, Туар.

В начале марта Генрих, зажатый между сторонниками Лиги и протестантами, обнаруживает, что его королевство состоит из трех городов – Тура, Блуа и Божанси. Это было ничтожно мало даже по сравнению с владениями Карла VII в тот момент, когда появилась Жанна д’Арк.

Генриха III обычно упрекают в том, что после смерти Гиза он не вскочил на коня и не взял Париж силой, разбив сторонников Лиги. Но для этого была необходима хорошо обученная армия и такие солдаты, какими располагали Майен и Фарнезе, чьих воинов Филипп II был готов в любой момент бросить в атаку. Такая армия представляет сокровище сама по себе, а в королевских сундуках не было и ста экю золотом.

После отъезда Штатов 16 января д’Эпернон привел к своему господину две тысячи аркебузиров; несколько полков привели Бирон и д’Омон, но всех этих людей хватало лишь на то, чтобы обеспечить безопасность короля – они не могли отражать атак, когда протестанты угрожали им с другой стороны.

Генрих полагал, что лишенная своего вождя Лига скоро сдастся, но был вынужден признать свою ошибку. И вот он, такой богобоязненный, такой набожный – после Святого Людовика во Франции не было столь набожного короля, – видел, что против него восстает не только Церковь, но и весь католический мир, от Рима до Эскориала. Оставался лишь один выход – соглашение с протестантами. И на этот путь его толкало все ближайшее окружение.

И все же король колебался: он не мог забыть бесконечных восстаний гугенотов, их фанатизма и жестокости, их стремления к сепаратизму, алчности их вождей.

Даже Генрих Наваррский, которого он всегда защищал и которому помогал деньгами, неоднократно платил ему черной неблагодарностью; по крайней мере дважды он наносил удар в спину – в 1576 и 1580, – когда Генрих III находился в очень трудном положении. Более того, в душе Генриха все переворачивалось при мысли, что он должен будет официально признать ересь. Мог ли «старший сын» Церкви отречься от своих взглядов – человека и монарха? Убийство кардинала де Гиза, прелата наполняло его душу угрызениями совести, он дрожал при мысли, что может быть отлучен папой римским от церкви.

Со своей стороны, колебался и Генрих Наваррский: он не мог забыть об ужасах Варфоломеевской ночи, о своем страшном бегстве из Лувра, о трупах в Блуа. Помогли ему справиться с этим Дю Плесси-Морнэ и сам Шатийон, сын адмирала Колиньи. Морнэ 4 марта составляет от имени своего господина патетический манифест, клятву на верность королю. Генрих принимает посланца короля Наваррского, и переговоры длятся шесть недель.

Все было кончено, когда король, приказав молчать всем своим чувствам, кроме чувства долга, подписал договор, одним росчерком пера уничтожив братоубийственное соперничество, длившееся тридцать лет.

Сделав этот решительный жест, самый важный за весь период его правления, последний Валуа добровольно принес свою жизнь в жертву Франции.

30 апреля, когда Генрих размышлял, прогуливаясь по парку в Плесси-ле-Тур – своей новой резиденции, король Наваррский со своими людьми неожиданно появился на берегу реки, за которой стояли лагерем королевские войска. И чудо свершилось! Без предварительной договоренности, не ожидая приказов, обе армии соединились на берегу реки – и не было больше ни протестантов, ни католиков, остались лишь французы. Франция была спасена.

Это примирение могло изменить судьбу династии. В мае Лига потеряла два города, имевших большое стратегическое значение. Со всех сторон под знамена двух королей стекаются дворяне, к тому же ловкий посол Санси договорился о присылке пятнадцати тысяч швейцарцев, не затратив при этом ни гроша.

Взбешенный Майен попытался взять реванш. Узнав, что Генрих находится в Туре почти один, он спешит туда, чтобы захватить город и короля. По счастью, героическая оборона Крийона позволила протестантам справиться с мятежниками, разбить их вдребезги. И как в славные часы битв при Жарнаке и Монконтуре, исполненный признательности, Генрих в своем облачении лилового бархата, совершенно равнодушный к опасности, появляется среди солдат, подбадривая их.

С этого момента удача сопутствует ему – он одерживает победу за победой. Лига начинает распадаться. Майен пишет Филиппу II отчаянные письма, где говорит, что все рушится – партия распадается на глазах, солдаты разбегаются, от армии в восемь тысяч человек осталось только пять тысяч.

Те, кто не скомпрометировал себя слишком тяжелыми преступлениями, проявляют мудрую осторожность и, стараясь заслужить расположение короля, первыми покидают корабль Гизов. С июня путь перед двумя Генрихами был открыт – Майен вынужден укрыться в Сен-Жермен-де-Пре. И в субботу, 29 июля, Париж, последний оплот мятежников, был осажден. Король Наваррский размещает своих протестантов в Исси, а Генрих обосновывается в Сен-Клу, в роскошном загородном доме финансиста Жерома де Гонди. Долго держать осаду город не мог, и все полагали, что во вторник или в среду его величество вступит в Париж. Так, благодаря мудрости и дальновидности короля, война заканчивалась полным разгромом Лиги, поражением Испании и миром между католиками и протестантами, которым гарантировались все права.