Но ни те, ни другие не принимают в расчет королеву-мать. Она обводит Гизов вокруг пальца, силой запирает в Лувре молодого короля и отдает генерал-лейтенантство своему младшему сыну.
Оставив позади мстительную злопамятность брата, надежды фаворитов и мечты матери, 4 октября 1568 года Генрих в расшитом драгоценными камнями наряде занял место во главе армии.
Королева следит за каждым его шагом; она отчаянно радуется каждому успеху Генриха, в трудные минуты оказывается рядом, а в ежедневных письмах объясняет, что он должен предпринять. Переписка эта представляет собой забавное свидетельство того, как могла Екатерина порой смешивать чисто материнские волнения с заботами главы государства. Она напоминает сыну о необходимости умываться, наставляет, как следует держать себя с ближайшим окружением, планирует военные операции, заботится о своевременной выплате жалованья солдатам. «Сын мой, – пишет она в постскриптуме официального послания, – я прошу Вас помнить все мои наставления и беречь себя, поскольку здоровьем Вы не очень сильны. И пусть Вам будут ниспосланы почести и слава, каких Вам желаю я. Ваша добрая матушка Е.»
Но главная услуга, которую она оказала молодому генералу, состояла в том, что в помощь ему был дан опытный граф Таванн.
Вожди протестантов не сумели воспользоваться своими преимуществами. Мувана разбил Монпансье, когда монсеньор подошел со своей армией к Шателеро.
Конде и Колиньи безуспешно пытались воспрепятствовать воссоединению двух католических армий – Монпансье и монсеньора; герцог Анжуйский шел за ними по пятам. Желавший избежать сражения, Конде собирался взять Сансэ, но в суматохе и неразберихе солдаты его повернули на лагерь монсеньора. Это было для всех полной неожиданностью, и ни одна из сторон не сумела ею воспользоваться. Принц отважно сражался, отступая до Лудена, где обе армии сошлись лицом к лицу. Победа не досталась никому – 22 декабря Генрих вошел в Шинон, а Конде – в Пуату.
Все это привело к началу по-настоящему серьезной войны, полной жестокостей и зверств: пленников сбрасывали с башен на острые пики, крестьян поджаривали на медленном огне, подвесив за ноги, топили живьем в колодцах.
В монастырях, которые брали приступом гугеноты, разыгрывались невероятные сцены. А Строцци, кузен королевы-матери, приказал утопить в Луаре восемьсот женщин, которых его солдаты возили за собой, чтобы развлекаться, и которых он счел излишней обузой.
Обе стороны словно соревновались друг с другом в жестокости. На счет католиков следует отнести полное уничтожение всех пленных, резню, устроенную в гарнизонах Боннефуа, Бовуар-сюр-Мер, Рабастен. А на счет протестантов – резню в Пон, в Сен-Флоран, в Нонтрон-ан-Перигор, жестокую расправу с гарнизоном Орте и уничтожение всех жителей Мэлле. Зверства достигают предела, когда вмешиваются иностранцы. Откликнувшись на призыв Конде, Вильгельм Оранский вступает в Пикардию, а Вольфганг Баварский, герцог Дё-Пон, – в Шампань. Чтобы избавиться от них, Екатерина без всяких колебаний прибегает к крайним мерам – несмотря на протесты нунция, она продала церковное имущество, что позволило ей купить уход Вильгельма Оранского; однако Дё-Пон ничего не хотел слушать.
Продвигаясь к Шаранту, королевская армия подошла к Ангумуа. В ночь с 12 на 13 марта 1569 года она переправляется через реку и атакует передовые отряды врага, которыми командовал Колиньи.
Конде, вместе с основными силами протестантов, находился в нескольких лье. Узнав о нападении, Конде приказывает седлать коней, и в последний момент, когда все были готовы, лошадь Ларошфуко так сильно лягнула Конде, что сломала ему ногу. Он больше не может сидеть в седле и кричит: «Солдаты, вспомните, в каком состоянии Людовик Бурбонский шел в бой за Христа и свою родину!»
Он атакует вслепую. Передовые эскадроны католиков пропустили его, а затем замкнули позади Конде кольцо. В этой ловушке его люди падали один за другим; сам Конде оказался придавлен лошадью, в стременах которой запутался. И в этот момент Робер де Монтескью, капитан гвардии монсеньора, одним ударом убивает его. Несчастный «маленький принц» мгновенно испускает дух.
Чей приказ выполнял Монтескью, убивая Конде? Герцога Анжуйского, как полагают по сей день многие историки? Но разве можно предположить, чтобы на такой поступок отважился семнадцатилетний юноша, совсем не сведущий в политике, и чтобы он взвалил на себя бремя подобной ответственности? Несмотря на привычку быть в центре внимания, Генрих оставался послушным орудием в руках своей матери, учеником Таванна. Приказ, полученный Монтескью, должен был исходить от кого-то свыше, если только не предположить, что капитан гвардии искал случая привлечь к себе внимание.
Победа в этом сражении не имела особого значения, однако в королевской армии, где пьянство быстро стало главным пороком, все напились. Среди захваченных в плен были убийца Шарри, месье дю Шателье-Порто, и убийца коннетабля, Роберт Стюарт. Участь первого была предрешена: еще до того, как его схватили, королева-мать приказала не щадить того, от чьей руки пал преданный ей полковник. Второй же предстал перед герцогом Анжуйским.
В изысканных выражениях шотландец говорит о правах военнопленного и требует, чтобы с ним обращались как с солдатом. Генрих был тронут достоинством этого человека, с головы до ног вымазанного грязью и кровью. Но столпившиеся вокруг солдаты жаждали мести. Разве мог он вырвать из их лап врага, повинного в смерти старого служаки? Генрих не осмелился на подобный шаг, и Стюарт был обезглавлен.
Но никак нельзя извинить его терпимого отношения к надругательству над телом Конде. Привязав к ослиному хвосту, его долго таскали по дорогам, а затем повесили на одном из зубцов замка Жарнак. И почти всех пленных протестантов заставили пройти мимо.
Екатерина лежала больная в Меце, когда ей привезли сведения об этом сражении. От радости она даже вскрикнула. Королева-мать приказала трубить в тысячу труб во славу победителя. На глазах у всех Генрих превращался в Ахилла, в Святого Георгия, тогда как он был просто выносливым и храбрым всадником. Ему отводилась необыкновенная по значительности роль, и Генрих сам уверовал в свой успех – его честолюбие не знало границ. Поэтому он глубоко разочарован невозможностью использовать свое преимущество из-за сильной позиции Колиньи.
Вовсе не собиравшиеся признавать свое поражение, протестанты боролись с удвоенной энергией. Поскольку для того, чтобы солдаты продолжали сражаться, надо было поставить во главе человека, в жилах которого текла бы королевская кровь, Жанна д’Альбре и принцесса Конде отправляют на войну своих сыновей.
Душой протестантской партии оставался по-прежнему адмирал Колиньи.
Тем временем герцог Дё-Пон со своими солдатами шел через Бургундию, сея по пути разрушения, которых Франция не знала со времен Аттилы11. Таванн хотел направиться навстречу этим ордам, но состояние государственной казны было таково, что он не мог платить жалованья своим наемникам, без чего они отказывались и пальцем шевелить.
Положение было драматичным. Дандело вот-вот должен был соединиться с войсками немецких князей, и посол Испании Алава, сильно напуганный, кричал, что если это произойдет, репутация монсеньора будет безнадежно погублена.
Ничто не могло подстегнуть Екатерину сильнее. Она закладывает во Флоренции свои драгоценности, а в лагерь протестантов засылает ложного перебежчика, у которого при себе таинственный мешочек с каким-то белым порошком. Наемники, которым наконец-то заплачено, приходят в движение, а Дандело 7 мая умирает от странного приступа рвоты.
В письме Фуркево, французскому посланнику в Мадриде, королева-мать позволяет прорваться своей радости. «Эта смерть нас сильно обрадовала», – пишет она. И тут же добавляет, без всякого перехода: «Пришлите мне две дюжины вееров».
Но радость была недолгой – она отступила перед известием, что войска герцога Дё-Пона и адмирала Колиньи соединились. Екатерина поспешно отправляется к войскам и следит за всеми операциями, заражая каждого своей верой в победу. Когда 10 июня Таванн заманил противника в свои сети, Екатерина считала, что ей суждено присутствовать при знаменательной победе. Увы! В последнюю минуту швейцарцы потребовали, чтобы им заплатили, и из-за отсутствия денег все погибло. «Если бы наемники покинули нас, – пишет раздосадованная королева-мать Карлу IX, – я была бы самой счастливой женщиной в мире, а Ваш брат – самым прославленным».
