К моменту выхода оказалось, что на шерпов, к их явному неудовольствию, приходится по 28 килограммов груза; носильщики, включая шерпани, несли по столько же и, наконец, мы сами — по 16-20 килограммов. 30-го числа в 8.15 мы тронулись в путь, сначала под гору через лес со свисающими бородами лишайников, затем вдоль теснины Имья, над которой возвышалась громада Ама-Даблама. В первом же селении, Пангбоче, мы обнаружили Джорджа Лоу и Грега. Они основательно застряли и пришли к решению нанять ещё носильщиков, так как нагрузка в их группе не уступала нашей. Джон, их лидер, ушел далеко вперед. С некоторым облегчением мы последовали примеру товарищей. Благодаря Тенсингу была поднята на ноги вся деревня, и мы смогли нанять ещё носильщиков. Через полчаса каждая из групп выходила с двумя сверхштатными носильщиками. Со скрытым злорадством мы вспоминали о Джоне, который где-то все ещё тащил свои 20 килограммов. При слиянии Шола-Кхола и Имья мы остановились подкрепиться и полюбоваться Ама-Дабламом, который отсюда выглядел четко очерченной пирамидой, высоко парящей в голубом небе. Здесь наши пути расходились; группа Джона двинулась вдоль Имья, мы же повернули влево, вверх по течению бешено мчащейся Шола-Кхола (между собой мы называли её Кока-Колой). Мы провели эту ночь на плоском дне Долины у самых стен скотоводческой деревушки Фалонг Карпо (4450 м). Дорога к Эвересту отсюда идет точно вверх, вдоль потока Кхумбу. Наш путь лежал левее, к верховьям самой Шола-Кхола. Для ориентировки мы с Майком влезли на каменистый склон холма. Я сильно задыхался, что мне отнюдь не нравилось. На этом этапе акклиматизации тратишь массу времени на то, чтобы сравнивать, насколько ты задыхаешься по сравнению со своими товарищами. Если читатель смог что-либо почерпнуть из моего рассказа, то это скорее всего представление о том, как много времени у альпиниста отнимают подобнее тривиальные заботы: надежды на завтрашний день, заботы об оцарапанных пальцах, затрудненное дыхание и в первую очередь еда. Возможно, это не должно быть так, однако мы так устроены.

Окружающая нас картина производила сильное впечатление. Мы почти обошли кругом Тавече (6500 м), который отсюда представлялся как колоссальный снежный конус на скальном основании. Справа от него, почти на такую же высоту, вздымался ещё более фантастический пик, падающий отвесной километровой стеной в нашу долину. Местные жители называли его Арканье. Вправо вытянулся ряд скальных вершин, прозванных нами (слева направо) пик Гаспар, Горб, Остроконечный пик, Близнецы. Еще правее выделялся мощный массив с главной вершиной, известной под именем Ави. Больше всего нас поразило отсутствие снега на всех этих вершинах. Солнце припекало, и горы в верховьях долины стояли словно опаленные, и вся местность больше напоминала Тироль в засушливом августе, чем Гималаи в апреле. Мы отметили Остроконечный пик как возможный объект восхождения и спустились.

На следующий день мы собирались покинуть проторенную дорогу и дойти до неисследованных верховьев ущелья. Путь был очевидным, и к тому же мы прослышали о некоем вышележащем озере, возле которого шерпу Ангтхаркею приходилось в детстве пасти овец. Действительно, мы добрались до озера, замерзшая поверхность которого скрипела и трещала, как плохой пол. Далее дорога явно вела через луга и покрытые валунами плоские участки по направлению к Остроконечному пику.

Фактически мы заночевали чуть ниже языка ледника, спадающего справа от Остроконечного пика, на высоте, пожалуй, 4900 метров. Мы устроились за громадным валуном (первовосхождение на который было совершено шерпом Гомпу), однако укрыться от ветра было невозможно, и, когда солнце село, стало очень холодно. Несмотря на это, четыре шерпани, к великому удовольствию шерпов, решили остаться. Остальные два носильщика ушли вниз. Таким образом, в две палатки «Мид» набилось девять человек, залезших по двое в спальные мешки. Как они ухитрялись готовить пищу, было совершенно непонятно. Мы с удовольствием съели хороший бифштекс с вареной «тзампой». Всем нравилась эта мучнистая поджаренная ячменная каша как великолепный гарнир к жареному мясу и особенно как добавление к чаю. Чарлза изрядно донимала здесь головная боль, и он глотал аспирин. На высотах от 4600 до 5200 метров многие так или иначе страдают от горной болезни. Целью наших исследований было как раз преодоление подобной слабости и «акклиматизация» перед Базовым лагерем. На мне влияние высоты сказывалось больше всего в сухости горла, вероятно, потому, что нос, подверженный катару, был заложен и в течение ночи я вынужден был вдыхать пыльный воздух через рот. Весь следующий день я поглощал таблетки, и мне удавалось сохранить статус-кво.

Мы хотели достичь перевала, который вывел бы нас из ущелья, а также разыскать перевал, на котором в 1951 году побывали Том Бурдиллон и Майк Уорд. Они поднялись тогда со стороны Нгожумбо и смотрели вниз, на нашу Шола-Кхола, но спуститься не смогли. Второй нашей задачей было испытание кислородных аппаратов.

Чарлз и Майк надели кислородные маски, и начало ледника было пройдено за 40 минут. Я порядком задыхался, однако был все же в состоянии выдержать темп, я думаю, к легкой досаде своих товарищей. Затем мы связались с шерпами и надели кошки. После крутого взлета ледника с удивлением обнаружили, что склон выполаживается и почти горизонтальный путь приводит к перевалу как раз справа от Остроконечного пика. Последний со стороны Шола-Кхола был скальным. Отсюда, с перевала, он предстал нашим взорам великолепным ледяным гребнем. Было только 10.40, а мы ещё не нашли «перевал Майка», который, по нашим догадкам, должен был находиться ещё правее, за пиком Близнецов. Ледник в этом месте плавно поворачивал вдоль подножия пика. В 11.05 мы остановились, и я надел кислородный аппарат открытого типа. «Надеть аппарат» кажется просто, однако это нудное занятие, которое нам доводилось испытать впервые. Здоровенный баллон должен быть втиснут всеми правдами и неправдами в станок, затем надо подогнать гайки, надеть маску и взвалить аппарат на спину. Включаете кислород, и все выглядит иначе, словно между вами и окружающей обстановкой прокралось каким-то образом божество, убеждающее вас, что жизнь все-таки хороша. Одно из проявлений такого эффекта, которое мы все почувствовали даже на этой незначительной высоте, заключалось в том, что мы стали способны наслаждаться окружающей панорамой. Вместо того чтобы двигаться тяжело дыша, со взором, прикованным к земле, мы шли, восхищаясь сказочными видами. Мир уже виделся в розовом, а не в уныло-сером свете.

Обогнув угол, мы увидели менее чем в километре от нас небольшой скальный перевал, венчающий длинное снежное поле. Кислородные установки были выключены и свалены в кучу, после чего мы с трудом поплелись по почти горизонтальному склону. Еще несколько десятков тошнотворных метров по осыпи, где с каждым шагом вверх мы сползали с камнями на два шага вниз, и наконец мы на перевале. Майк без колебания признал его как «свой». У наших ног лежала неизвестная долина, названная позже Чугима, а за ней стена; за стеной стояли горы, над которыми, прямо за Гуанара, царствовал широкий массив Чо-Ойу.

Это был первый взгляд, брошенный во многие неизвестные ущелья и на многие безымянные вершины; перед нами лежало такое богатство, с которым до этого посчастливилось познакомиться лишь экспедиции Эрика Шиптона. Для меня это был мир новых форм, так как. с тех пор как я в детстве лепил из пластилина Уэльские горы, основным в горах для меня всегда была форма. Непальские вершины представляли собой богатый, простирающийся до бесконечности хаос подобных точеных, кованых и фантастически связанных между собой моделей; при этом у путешественника возникало чувство, что один из образов властвовал над Эверест маячил, словно чудовище, над любым гребнем. В течение этих трех недель он всегда был с нами неизбежный как судьба. Казалось, что его материальная сущность притягивала наши взоры, так же как мысли о нем определяли наши разговоры.