Во взглядах на будущее развитие работ т. Сталин сказал, что не стоит заниматься мелкими работами, а необходимо вести их широко, с русским размахом, что в этом отношении будет оказана самая широкая всемерная помощь.

Сталин подчеркивал, что Курчатову нет необходимости искать дешевых путей, и предлагал улучшать материальное положение ученых, в том числе одаривать их дачами и награждать премиями за крупные достижения. На встрече коротко коснулись Капицы и пользы его работы. Курчатов отмечал, что при этом высказывались определенные опасения.

Одним из излюбленных лозунгов Сталина был «ДОГНАТЬ И ПЕРЕГНАТЬ». Этот призыв стал популярен с конца 20-х годов, когда Сталин с его помощью доказывал, что для сохранения диктатуры пролетариата следовало догнать развитые страны и превзойти их в экономическом отношении. Теперь этот призыв вновь получил отклик.

9 февраля 1946 года, через несколько дней после переизбрания на пост главы государства, Сталин выступал с речью в Большом Театре и следующие его слова вызвали бурные и продолжительные аплодисменты:

Я не сомневаюсь, что если окажем должную помощь нашим ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны.

Сталин в своей речи не говорил непосредственно об атомном оружии. Но благодаря разведывательной работе Холла, Грингласса и особенно Фукса Советский Союз получил возможность нагнать Америку в ядерных технологиях, а затем благодаря работе уже советских ученых и опередить.

Сентябрь 1945 — март 1946

В конце августа — начале сентября 1945 года Холл сказал Лоне Коэн, что не разделяет ее энтузиазма по поводу переезда в Советский Союз. Он считал, что это достаточно мрачная перспектива. Хотя он и не знал об этом, но того же мнения придерживался и Игорь Гузенко.

Шифровальщик ГРУ получил назначение в Оттаву в 1943-м на три года вместе с руководителем Николаем За- ботиным. Во время полета из Москвы Заботин рассказывал подчиненному его легенду: Гузенко якобы служил офицером артиллерии в Красной армии, называя имена командиров, которые, как следовало затем сказать, погибли во время сталинских чисток. Изложив все это, Заботин воскликнул: «Как представлю себе это, сразу думаю — а почему меня тоже не расстреляли?» Они посмеялись и отметили «чудесное спасение» рюмочкой водки.

Беременная жена Игоря Гузенко Светлана (он всегда называл ее Анна) прибыла в Канаду в октябре и поселилась в квартире по адресу Сомерсет-стрит, 511. Вскоре, после того как супруги освоились с новой жизнью в Канаде, у них родился сын Андрей. И эта жизнь, как оказалось, была гораздо приятнее, чем их прежнее аскетическое существование в истерзанной войной тоталитарной России. «Откровенно говоря, все стороны этой демократической жизни были хороши, — писал Игорь позднее, — я достаточно долго прожил в Канаде, чтобы понять, что свободные выборы действительно были свободными, что по-настоящему свободной была пресса, а рабочие имели право не только говорить, но и бастовать».

Ощущение политической свободы сочеталось с чувством материального благополучия. «Невероятное количество продовольствия, — отмечал он, — рестораны, кино, огромные

открытые магазины, абсолютная человеческая свобода — все это создавало впечатление сна, который обязательно должен закончиться».

Пробуждение было безрадостным. В сентябре 1944 года Гузенко вызвали в кабинет Заботина и приказали возвращаться в Москву. Это не просто означало скорое ухудшение жизни семьи Гузенко, но могло маскировать и гораздо большие беды. Отзыв никак не был обоснован, а ведь со времени назначения прошла только половина того срока, на который Гузенко отправлялся за границу. Если Гузенко попал в немилость к начальству в Москве, значит, под угрозой могла оказаться даже сама его жизнь[150].

Заботин решил защитить сотрудника. Он отправил в Москву сообщение, где написал, что такой талантливый шифровальщик, как Гузенко, просто незаменим. В Москве согласились отложить отзыв. Гузенко поспешил поделиться с Анной хорошими новостями, но понимал, что это была лишь временная отсрочка от неизбежного. Глубоко в сознании Гузенко как будто прорвало плотину. «Мы не вернемся домой, Анна, — сказал он, — Андрей заслуживает тех возможностей, которые может дать ему эта страна. Ты должна жить так же, как и жены канадцев. Мы соберемся и исчезнем где-нибудь здесь, в Канаде. Или даже в Соединенных Штатах. Я найду другую работу. Я…».

Анна разрыдалась. «Я так счастлива, так счастлива, Игорь», — всхлипывала она.

«Было незачем рассказывать ей о предстоящих опасностях, — писал Гузенко позднее. — Она и так отлично о них знала. Не следовало лишний раз напоминать и об абсолютной секретности. Она знала, что если возникнет малейшее подозрение на то, что я собираюсь дезертировать, это означает для меня верную смерть».

Весной 1945 года Игорь узнал, что его возвращение в СССР — дело нескольких месяцев, и стал воплощать свой план в жизнь.

Он собирался дезертировать не с пустыми руками. Дома Игорь стал делать копии конфиденциальных документов[151].

Примерно в 20:00 5 сентября 1945 года он в последний раз вышел из своего кабинета в советском посольстве на Шарлотт-стрит. На следующий день из Москвы должен был прибыть его сменщик, после чего следовало немедленно вернуться на Родину. Его сковывал страх. Сначала Гузенко направился в офис местной газеты Ottawa Journal, но не выдержал и поспешно вернулся. Обратно домой. Анна убедила его не отступать.

Он пришел в редакцию позже в тот же вечер, представ перед ночным дежурным редактором — трясущийся, белый как полотно, с несвязной речью. «Война. Война. Россия», — бормотал он на плохом английском. Никто из сотрудников Ottawa Journal не понимал, чего хочет Гузенко. Дежурный предложил гостю сходить в отделение полиции, расположенное в здании министерства юстиции неподалеку. Гузенко уже не мог соображать. Он пошел в министерство, но когда он потребовал встречи с министром юстиции Луи Сен-Лораном, ему просто сказали прийти на следующее утро.

Наутро они пришли вместе с Анной, которая уже была беременна вторым ребенком, и с маленьким Андреем. В сумочке у Анны лежали украденные документы. Гузенко настаивал, что будет говорить только с министром юстиции. Поход в другой офис министра, находившийся на Парламент-Хилл, окончился безрезультатно. Семья Гузенко вернулась в здание суда, где ожидала своей судьбы с растущим нетерпением, а тем временем новость распространялась от кабинета к кабинету.

Канадского премьер-министра Уильяма Лайона Маккензи Кинга проинформировали о сложившейся ситуации. Позже тем вечером Кинг записал в дневнике: «Ситуация была взрывоопасной, и никто не мог сказать, насколько она серьезна либо к чему может привести». Кинг был обеспокоен тем, что дезертирство на столь высоком уровне может осложнить отношения с важным военным союзником. «Сам я ощущал, что у этого человека были проблемы в посольстве и он действительно пытался себя защитить», — решил он. Через два часа ему пришло сообщение о том, что Гузенко должен вернуться в советское посольство и возвратить украденные документы.

В OttawaJournal семью Гузенко встретили не лучше. Хотя теперь Гузенко и мог ясно изложить свои намерения журналисту, редакторы газеты решили не публиковать его историю, беспокоясь, что такой материал может осложнить канадско- советские отношения. «В те дни все хотели высказываться о Сталине не иначе, как резко положительно», — вспоминал Гузенко. Журналист предложил им получить свидетельства о принятии гражданства. Если бы они стали гражданами Канады, то, возможно, смогли бы уйти из-под юрисдикции СССР.

Супруги оставили Андрея у соседей и направились к канадскому государственному прокурору на Николс-стрит. Они получили нужные бумаги и узнали, что на следующий день нужно прийти сфотографироваться. Только после этого Гузенко догадался спросить, сколько времени может занять регистрация. «О, — последовал ответ, — сложно сказать с определенностью. Возможно, несколько месяцев». Анна расплакалась.