На больной вопрос, касавшийся атомной бомбы, Черчилль ответил так:

Однако было бы неправильным и неосмотрительным доверять секретные сведения и опыт создания атомной бомбы,

которыми в настоящее время располагают Соединенные Штаты, Великобритания и Канада, Всемирной Организации, еще пребывающей в состоянии младенчества. Было бы преступным безумием пустить это оружие по течению во все еще взбудораженном и не объединенном мире.

Ни один человек ни в одной стране не стал спать хуже от того, что сведения, средства и сырье для создания этой бомбы сейчас сосредоточены в основном в американских руках.

Черчилль не раз предупреждал британскую Палату общин об угрозе, которая возникла в результате перевооружения Германии, начавшегося после захвата власти Гитлером в 1933 году, и теперь считал, что американцев следует предупредить о сходной угрозе, исходящей со стороны Советской власти. Кроме того, он по-прежнему упорно верил в то, что научные и технологические аспекты атомной бомбы удастся сохранить в секрете.

Незадолго до произнесения Черчилль познакомил с речью Трумэна (правда, Трумэн впоследствии это отрицал), и президент одобрил ее текст.

Теперь создались все условия для распространения ядерного оружия.

Берия жестоко наказывал разведчиков за проступки, и Гузенко опасался за свою жизнь. Позже он сделал несколько манерных выступлений на канадском телевидении, надев на голову пакет с прорезями для глаз. Но Сталин запретил его ликвидировать. «Все сейчас восхищаются Советским Союзом, — сказал он. — А что они скажут, если мы сделаем это?» Тем не менее было понятно, что кто-то должен понести наказание.

Заботина отозвали в Москву в декабре 1945 года. Вместе с женой и сыном он поднялся на борт парохода «Александр Суворов», направлявшегося в Мурманск, который покинул порт тайно, ночью, нарушив канадские портовые правила. Заботина, его жену и сына отправили в трудовой лагерь в Сибирь.

Мать Гузенко умерла на Лубянке. В тюрьму попали мать, отец и сестра Анны, жены Гузенко, а племянницу Анны отправили в детский дом.

3 февраля 1946 года американский журналист и радиоведущий Дрю Пирсон, известный тем, что одновременно вел колонку в нескольких газетах и рубрику «Вашингтонская карусель», наконец рассказал всю историю Гузенко. Он поведал радиослушателям всей страны о «недавнем» переходе на сторону Канады советского шпиона и о том, что он раскрыл многих других шпионов, занимавших высокие посты в Канаде и США. Из-за этой утечки информации Кинг был вынужден создать Королевскую комиссию для расследования показаний Гузенко и завести дела против тех, кого Гузенко обвинял в шпионаже в пользу СССР.

10 февраля Пирсон сделал еще один репортаж, после которого Комиссия провела несколько рейдов и через пять дней начала аресты. Теперь Кинг сделал официальное заявление об этих мероприятиях, хотя он прямо и не упоминал СССР. Премьер подозревал, что утечка информации произошла с ведома администрации Трумэна. В то утро, когда прошла первая передача, Пирсона вызвали к самому Гуверу. Теперь Гувер намеревался безотлагательно начать слежку за подозреваемыми в шпионаже Гарри Декстером Уайтом и Олджером Хиссом. И внимание общественности к делу Гузенко было ему на руку.

15 февраля, когда в Канаде во всю шли аресты, Нанн Мэй был в офисе «Трубных сплавов» в Шелл-Мекс-Хауз в лондонском районе Стрэнд, где его допрашивали подполковник Леонард Берт и майор Реджинальд Спунер, члены Генерального штаба военного министерства. Улик против Мэя по-прежнему было недостаточно, чтобы отдать приказ об аресте, поэтому Берту требовалось ничуть не меньше, чем полное признание.

Мэю сообщили, что его допрашивают в связи с расследованием, проводимым Канадской Королевской комиссией. Мэй побледнел, но не потерял самообладания. Берт упомянул фамилии Заботина и Ангелова, но Мэй заявил, что никогда не слышал об этих людях. Он отказался сообщать какую-либо секретную информацию лицам, не имеющим на это специального ордера. Когда Берт прямо спросил его, готов ли он оказать властям всю возможную помощь, Мэй ответил, что впервые услышал об утечке информации, связанной с атомной энергией, лишь сегодня днем, и заявил: «Если в результате моих показаний у кого-то из моих недавних канадских коллег могут возникнуть неприятности, то я, пожалуй, откажусь».

Возможно, Берт почувствовал здесь зацепку: Мэй обладал информацией, которая могла скомпрометировать его бывших коллег. Его отпустили, но у него дома и в кабинете в Кингс-Колледже провели обыски и в течение пяти следующих дней за ученым вели активную слежку. Берт вновь допросил его 20 февраля в отделении на улице Савил-Роу. На этот раз Берт предъявил ему информацию о связях Мэя с советскими службами в Канаде и о несостоявшейся встрече со связным перед Британским музеем. Возможно, Мэй не понял, что, располагая даже такой информацией, полиция не имеет права его арестовать. Он раскололся и сознался. «Это дело было для меня исключительно неприятным, — сказал он. — Я взялся за него только потому, что чувствовал: так могу принести пользу всему человечеству. Определенно, я не стал бы заниматься этим ради выгоды».

4 марта Мэя арестовал инспектор Особого отдела Уильям Уайтхед. Он встретил Мэя сразу же после того, как тот прочитал дневную лекцию в Кингс-Колледже. Не желая арестовывать физика на территории колледжа, Уайтхед сообщил ему, что имеет ордер на его арест, и приказал сесть в уже ожидавший их полицейский автомобиль. В машине Уайтхед зачитал ордер. Мэй не промолвил ни слова.

Через полтора часа в полицейском участке на Боу-стрит Мэю предъявили официальное обвинение в выдаче конфиденциальной информации, что было противоправным согласно разделу 1 британского Закона о Государственных тайнах в редакции 1911 года.

Новость о том, что один из участников Манхэттенского проекта был советским шпионом, потрясла физиков из Лос-Аламоса. Обсуждая это событие вскоре после ареста Мэя, Эльза Плачек упомянула, что ее бывший муж Ханс фон Хальбан работал в монреальской лаборатории — и там ей довелось познакомиться с Мэем. Когда ее попросили описать его, она сказала: «Он запомнился мне как приятный спокойный холостяк, очень любезный на вечеринках. Совсем как Клаус». Фуксу явно стало не по себе.

Одним из указанных в документах Гузенко подозреваемых шпионов ГРУ был Израэль Гальперин, профессор математики Королевского университета Кингстона, Онтарио. Его арестовала канадская конная полиция. Когда в 1940 году Фукс как интернированный находился в лагере Шербрука, Гальперин передал ему несколько журналов.

Фамилия Фукса оказалась в адресной книжке Гальперина.

Ноябрь 1945 — январь 1948

Заключенное между Британией и Америкой союзническое соглашение об обмене секретной информацией по ядерным разработкам воплотилось в Квебекском договоре и в меморандуме, подписанном после встречи в Гайд-парке 18–19 декабря 1944 года. Эти документы появились на свет благодаря тесным личным связям между Рузвельтом и Черчиллем. В мае 1944 года Черчилль сказал Бору: «А из всех проблем, которые могут возникнуть после войны, я не вижу ни одной, которой мы бы не могли полюбовно решить с моим другом, президентом Рузвельтом». Но будущее оказалось совсем иным. Война была выиграна, но Черчилль уже не был премьер-министром, Рузвельт умер, а СССР быстро превращался из союзника во врага.

Скорее всего, вопрос о том, должна ли послевоенная Британия стремиться стать независимой ядерной державой, никогда по-настоящему не обсуждался. Британия требовала для себя места в кругу наиболее могущественных мировых держав, а это означало развитие атомного потенциала. Через несколько дней после бомбардировок Хиросимы и Нагасаки Эттли сформировал небольшой закрытый комитет, который должен был заняться атомной политикой Великобритании. Эттли, как и Черчилль, упорно стремился сохранить атомные вопросы в секрете, не посвящая в них остальных членов кабинета министров. Комитет стал известен под названием «Ген» — так обозначали идентификационные номера, которые присваивались специальным правительственным органам, чье существование и задачи не афишировались.