Почтенный директор превратно истолковал его скорбную мину, пристально поглядел на него и затем серьезно произнес:

— Ах, ну да, у вас же отец умер?

Феофан оказался в поистине двусмысленном положении. Мог ли он прекословить пожилому господину, являющемуся к тому же директором? Это было недопустимо! Но и позволить собственному отцу умереть — только в угоду формальной вежливости — он тоже не мог.

Пока он, обуреваемый тяжелыми душевными сомнениями продолжал безгласно стоять перед директором, тот уже произнес короткую, но прочувствованную хвалебную речь, посвященную светлой памяти господина Менева, после чего освободил Феофана от посещения завтрашних занятий.

Феофан попытался хоть теперь вразумительно объяснить, в чем дело, однако пожилой господин не позволил ему сказать ни слова, а немедленно отпустил восвояси, одарив напоследок крепким, исполненным трогательного участия рукопожатием.

— Ступайте с Богом, мой бедный юный друг, ступайте…

Феофан споткнулся о порог и затем, точно спасающийся бегством убийца, стремглав слетел вниз по лестнице: он чувствовал себя Орестом, которого преследуют по пятам эринии.

«Из ложной вежливости ты погубил своего отца!» — казалось, хором выли они у него за спиной.

Был вечер, когда трое студентов прибыли в Михайловку. Феофан сошел у родного поместья, а двое других покатили дальше, к усадьбе священника. Поцеловав руку отцу и побывав в объятиях у всех домашних, Феофан прежде всего поднялся к Зиновии, чтобы засвидетельствовать свое уважение к ней. Он было почтительно поднес ее руку к губам, однако та без лишних церемоний обняла его за шею и поцеловала. Лицо Феофана сразу приняло глупый вид, который сохранялся и за ужином, потому что красивая тетушка усадила его рядом с собой и время от времени своей вилкой клала ему в рот особо лакомый кусок или украдкой пожимала под столом руку. Феофана это очень смешило, будто кто-то щекотал ему ступни, и вместе с тем он немного конфузился. После трапезы Зиновия попросту забрала его с собой.

Наталья тоже хотела последовать за ними, но Аспазия остановила ее.

— Оставь их наедине, — сказала она дочери, — Зиновия, видимо, намерена малость пообтесать нашего увальня. Для молодых людей очень полезно, если к их формированию хоть отчасти прикладывает руку женщина опытная.

Зиновия в полной мере разделяла мудрое мнение Аспазии, она с радостью взяла на себя заботу о ее сыне, ибо в каждой женщине скрывается гувернантка, а уж куда приятнее, надо признать, воспитывать юношу восемнадцати лет, нежели нянчиться с непоседливыми маленькими детишками. Как только Феофан оказался у нее в комнате, она принялась со всех сторон осматривать его.

— Ну что у тебя за вид? — сказала Зиновия, завершив разбор. — Эти длинные волосы и шейный платок, точно петля на виселице…

Расположившись в кресле, она заставила его встать перед ней на колени, расчесала ему черные кудри и затем повязала платок шикарным узлом.

— Вот теперь ты такой симпатичный!

С этими словами она милостиво наклонилась к нему и поцеловала.

Феофан покраснел до корней волос.

— Ах ты, маленький ослик! — воскликнула Зиновия. — Разве я первая женщина, которую ты целуешь?

Она вскочила на ноги и принесла моток алого шелка.

— Вот, помоги-ка мне его размотать.

Феофан хотел было встать.

— Оставайся на коленях, это больше соответствует таким пажеским натурам, как ты.

Она накинула шелк ему на руки и приступила к работе.

— Послушай, Феофан, — заговорила она, — ты очаровательный юноша, но ведешь себя так, будто все еще тайком играешь с деревянной лошадкой или со щелкунчиком. Ты что, не собираешься становиться мужчиной?

— К сожалению, отец держит меня в большой строгости.

— Это в порядке вещей, но если ты в твоем возрасте не позволяешь себе никакого озорства, то из тебя в лучшем случае получится сельский священник. А жизнь так прекрасна!

Феофан снизу вверх посмотрел на Зиновию и сокрушенно вздохнул.

— Конечно, она прекрасна!

— Что ты о ней знаешь? — вскричала она и легонько шлепнула его по губам. — Однако я хочу дать тебе кое-какие книги, ты можешь забрать их с собой — когда прочтешь, увидишь, каким недотепой ты был до сих пор.

В коридоре послышались крадущиеся шаги. Это Менев интересовался, чем занимается свояченица с его сыном.

— Встань, — шепнула Зиновия, поскольку знала, что Менев будет подглядывать в замочную скважину, и она не ошиблась. Не обнаружив ничего крамольного, хозяин дома громко откашлялся и отворил дверь.

— Хорошо, что ты подошел, — приветствовала его красавица, — я как раз хотела тебя спросить, уж не собираешься ли ты сделать из Феофана монаха.

— Как такое пришло тебе в голову?

— Молодой человек в этом возрасте должен был бы получше знать жизнь.

— Совершенно верно.

— Но так же верно и то, что карманных денег, которые ты ему даешь, не хватит даже на марки для писем к тебе.

Менев почесал за ухом.

— Сколько ты выделяешь ему ежемесячно?

— Пять гульденов.

— Ты должен увеличить эту сумму вдвое.

— Но это было бы уже…

— Ты осмелился нарушить данное мне обещание? Кто здесь принимает решения?

— Бесспорно, ты.

— В таком случае теперь он будет получать десять гульденов в месяц.

— Как скажешь.

Феофан не решался поднять глаза на отца, он только исподлобья посматривал на красивую тетю, которая в этот момент представлялась ему настоящей владычицей, щедро расточающей свои милости. Одновременно он чувствовал себя целиком в ее власти, и сейчас, когда она поигрывала алым шелком, ему казалось, будто она наматывает на палец его самого. Под конец она незаметно протянула ему несколько томиков, которые он спешно рассовал по карманам, — и в тот же вечер при тусклом свете свечи Феофан начал читать «Графа Монте-Кристо»…

Настало утро. Весь дом охватило радостное волнение, поскольку предстояло с достойной торжественностью отпраздновать именины Менева — по разработанной Зиновией программе.

Когда старый барин вошел в трапезную залу, ее уже украшали цветочные гирлянды, пол был устлан камышом, а вдоль стен выстроились елочки, увешанные позолоченными яблоками и орехами. Над дверью красовалась доска с надписью: «Виват!»

Менев уселся в свое кресло с высокой спинкой, точно монарх, готовый принимать поздравления подвластных народов. Первыми к его трону приблизились слуги, по этому случаю одетые в воскресные крестьянские наряды. Тарас от имени всех произнес короткую, но проникновенную речь, поднес Меневу каравай с солью и затем наполнил горилкой большой бокал, чтобы выпить за здравие своего господина.

— Долгие лета! — по малорусскому обычаю хором воскликнули остальные.

Затем Тарас протянул бокал Меневу, который, отхлебнув глоток, сказал «Wrenki»[35] и передал его дальше.

После того как бокал описал полный круг, в комнату вошли двоюродная бабушка с Феофаном. Она — в образе старой цыганки, опираясь на посох, а он — одетый молодым цыганом. Менев, увидев их, еще больше растрогался. Запинаясь, Феофан продекламировал вирши, в поэтической форме сообщив Меневу, что в полночный час он добыл для него сокровище, и затем вручил имениннику небольшую миленькую шкатулку. В ней Менев обнаружил записку со следующими словами: «Самое большое сокровище, каким ты владеешь и которое никто у тебя не похитит, — это наша любовь». После этого старуха цыганка взялась гадать по его руке, предсказала ему долгую жизнь и безмерное счастье.

Менев уже с трудом справлялся с охватившим его умилением, когда в залу вошли четыре женские фигуры в маскарадных костюмах, олицетворяющие времена года.

Наталья в коротко подобранном платье, украшенная цветами, была весной. Она произнесла свои вирши уверенно и выразительно, в завершение одарив Менева позолоченным рогом изобилия, полным вешних лепестков. Лидия, представлявшая — в наряде аркадской пастушки — лето, положила к его ногам сноп и посулила несметно богатые урожаи. Аспазия — как вакханка с накинутым на плечи мехом пантеры и в венке из виноградной лозы, — преподнесла дары осени. По ее знаку гурьба переодетых вакхантами крестьянских ребятишек вкатила в комнату на четырехколесной тележке внушительный бочонок венгерского вина, на котором восседал маленький Вакх, в то время как малолетние вакханки приплясывали с тирсами вокруг, держа в руках корзинки, наполненные краснощекими яблоками и золотистыми апельсинами. Зима — Алена, облаченная в медвежью шкуру, в волчьей маске и с копьем в руке, — к сожалению, сбилась уже посреди второго стиха. Однако ее симпатичная, вооруженная луками и стрелами свита с лихвой компенсировала эту оплошность преподнесенными Меневу подарками: парой крупных полевых зайцев, одной косулей, мехом лисицы и огромной волчьей шкурой. Последней появилась Зиновия — в греческом хитоне и с позолоченным жезлом в руке. Она вполне осознавала могущество своей радующей взоры красоты, на губах ее играла очаровательная улыбка. Мелодичным голосом, уже с первых тактов завораживающим любого, она продекламировала своего рода эпилог, в котором представилась «Удовлетворенностью» и назвала себя своенравной богиней, которую никогда не найти, если специально за ней охотиться, но тем легче встретить там, где ее никто не ищет.