Уже на седьмой строфе с Зиновией случился припадок истерического смеха, и она, зажав рот носовым платком, выбежала из комнаты. Благополучно завершив декламацию, Винтерлих произнес:

— Мне еще не доводилось наблюдать, как мое стихотворение исторгает у людей слезы, но у этой благородной дамы, должно быть, исключительно впечатлительное и доброе сердце. Остальные, слава Богу, выдержали до финала.

Было уже поздно, когда гости начали прощаться. Первым откланялся Сергей. Прежде чем сесть в сани, он остановился во дворе и спросил себя: «Она любит меня или ненавидит?» И непроизвольно посмотрел на далекие звезды, словно хотел попросить совета у них, видевших — начиная с первых ликующих дней творения — столько безумства и мудрости, столько всяких радостей и страданий.

Звезды ничего не ответили. Но ему показалось, будто тысячи лукавых глаз моргнули золотыми ресничками и тихое хихиканье огласило погруженную в сновидения ночь.

На третье января было назначено представление теперь уже полностью разученной комедии. Погода благоприятствовала задуманному, и ожидалось, что со всех дальних и ближних окрестностей съедется множество приглашенных на этот праздник гостей. С раннего утра во всем доме царили лихорадочное беспокойство и кипучая деятельность — прежде всего, на кухне, в погребе и в театральном зале. Все дамы расхаживали в неглиже, накрутив волосы на папильотки; услышав звук приближающихся мужских шагов, они с криками, точно стайка воробьев, кидались врассыпную.

После завтрака Зиновия прилегла на диван и предложила Феофану еще раз прослушать ее роль. Забывая какое-нибудь слово, она, чисто по-женски, слегка хлопала его рукой, как будто это он сбивался. Завершив прогон, она выпрямилась.

— Феофан, посмотри на меня хорошенько, — проговорила она, — как я сегодня выгляжу?

— Ты, как всегда, прекрасна. Кого ты собираешься покорить?

— Не тебя! — насмешливо воскликнула она. — В тебе я уверена. Не воображай себя свободным, ибо мера твоей свободы определяется длиной моей цепи.

В течение второй половины дня собрались все занятые в спектакле. Феофан сам съездил на санях за Аленой. Гордая и счастливая, сидела она рядом с ним, а когда в Михайловке он поднял ее из саней, украдкой пожала ему руку.

Между тем уже сгущались сумерки. В гардеробных зажгли лампы и свечи на зеркалах. Дамы принялись наряжаться. Господа последовали их примеру.

— Это самый счастливый день в моей жизни, — признался Винтерлих после того, как цирюльник приладил ему парик. — Вы, господин Богданович, верно, полагаете, что я финансовый инспектор Винтерлих? Вы ошибаетесь, я Диоген.

— Что вы имеете в виду?

— Господин Винтерлих хочет сказать, он настолько проникся духом своей роли, — заметил Данила, — что теперь…

— Ерунда! — перебил его Винтерлих, драпируясь в рваную накидку. — Я не роль играю, я вообще не играю, я есть Диоген, я им являюсь, где моя бочка? Александр, не заслоняй мне солнце, это единственная милость, о которой я прошу тебя, покоритель мира!

— Прекрасна, — сказал дядюшка Карол, — уже сама величественная мечта. Если ты родился с опозданием на две тысячи лет, то можешь, по крайней мере, на несколько часов перенестись в ту эпоху, когда благосклонно правила Афродита, когда ваял Фидий и слагал свои строки Софокл.

В большой комнате, где хлопотливо суетились, хихикали и кричали дамы, Зиновия гримировала Аспазию. Та смотрела на себя в зеркало и удрученно вздыхала.

— Ах, если б можно было вечно оставаться молодой! — пробормотала она.

— Тебе нужно постоянно подкрашиваться, — возразила Зиновия, — в этом весь секрет.

Потом принялась одеваться сама Зиновия. Голова у нее была в порядкае, с греческой прической и в сверкающей диадеме она казалась настоящим чудом. Небрежно сбросив вышитые золотом черевички, Зиновия окликнула Наталью.

— Чего ты хочешь?

— Подойди, надень мне сандалии!

Наталья покраснела и задрожала, однако лучистые завораживающие глаза Зиновии буквально парализовали девушку и заставили ее еще раз опуститься к ногам соперницы.

— Тебе больше не доставляет удовольствия быть моей рабыней? — иронически спросила та.

Наталья промолчала.

На двух огромных санях прикатили оркестранты гусарского полка. Они выстроились перед крыльцом и в качестве приветствия исполнили вальс Штрауса. Сбежалась дворня, а в окнах появились головы дам.

Ендрух стоял на ступеньках, ведущих в дом. Благодаря воспитанию Зиновии он постепенно превратился в несносного щеголя, зато теперь по-настоящему нравился девушкам. Деревенские красавицы мечтали о нем, хотя он едва обращал на них внимание, а угодливые домашние феи просто его боготворили. Они и сейчас — все три — жались к нему и ластились.

— Давай, Ендрух, — шепотом говорила Софья, прислонившись к его левому плечу, — потанцуй со мной!

— Я что, какой-то крестьянин, чтобы отплясывать прямо здесь? — важно ответил тот, поигрывая лорнетом, который ему подарила Зиновия.

— А со мной потанцуешь, да? — сказала Дамьянка и крепко обняла его за плечи.

— Веди-ка себя прилично, — с раздражением стряхнул ее руки Ендрух.

— Правильно делаешь, что не связываешься с этими дурочками, — кивнула Квита. — Есть и другие сердца, которые неравнодушны к тебе.

Ендрух сделал вид, будто ничего этого не слышит.

Между тем в театральном зале зажгли лампы, и пространство сцены заполнилось персонажами античного мира.

— Как я выгляжу? — спросила Алена, подойдя за кулисами к Феофану, который репетировал свою роль.

— Очаровательно, — произнес он в ответ.

Аспазия расположилась на покрытом тигровой шкурой позолоченном ложе, которое установили на сцене. Кадет стоял рядом, любуясь ею.

Когда за кулисами появилась Зиновия, все сгрудились вокруг нее, с искренним восторгом глядя на примадонну, и только в отдалении она заметила один взгляд, пылающий скрытой ненавистью. Это был взгляд Натальи, которая, точно в лихорадке, наблюдала за тем, как Сергей, улыбаясь, держит Зиновию за руку и о чем-то с ней шепчется. Сани одни за другими въезжали во двор, и зрительный зал постепенно заполнялся. Было шесть часов вечера, когда на сцене появился Менев и сообщил Зиновии, что можно-де приступать.

Плоцкий забрался в суфлерскую будку. Прозвенел колокольчик, и гусарский оркестр начал исполнять увертюру. Когда замер последний звук труб, занавес взвился.

Представление превзошло все ожидания. С каждой минутой все больше забывалось, что перед публикой играют дилетанты. Сергей полностью соответствовал своей роли. Винтерлих с Феофаном напоминали веселых шекспировских персонажей. А Зиновия буквально завораживала своим внешним видом, мимикой и жестами, благозвучием голоса и той манерой исполнения, при которой в каждое слово вкладывается особое звучание; эта женщина не играла и не декламировала свою роль, а жила ею.

— Вы просто чудо, сударыня! — прошептал ей за кулисами Винтерлих.

— Вы довольны? — спросила Зиновия Сергея. — Я играю только для вас.

— Каким талантом вас наделила расточительная природа! — промолвил в ответ Сергей. — Какое счастье вы могли бы подарить мужчине — счастье, превосходящее самые смелые фантазии, — а так…

— Вы полагаете, что у меня нет сердца, — сказала Зиновия. — Для вас, Сергей, оно есть.

Она прямо посмотрела ему в глаза. В этот момент он будто заглянул в глубину ее души, и не увидел там ни лжи, ни кокетства, ни вероломства.

Сергей смущенно уставился в землю. Зиновия ждала ответа, а он не находил слов. Он только чувствовал, как она медленно и неуклонно обволакивает его прочнейшей золотой паутиной своих колдовских чар. И вместе с ним почувствовала это Наталья, которая незаметно для них схоронилась за розовым кустом, нарисованным гениальной кистью Винтерлиха, и, подслушивая, дрожала.