Впрочем, эту он при всей своей вежливости не докурил до конца. Он вдруг почувствовал себя так, будто в животе у него закопошились тысячи муравьев, потом мир вокруг начал кружиться, у Зиновии выросли крылья, оба Черкавские танцевали, а бутылки с бокалами ожили.

— Что с тобой? Ты такой бледный, — забеспокоилась Зиновия, — это последствие чрезмерных занятий, ты губишь свое здоровье, я ведь давеча говорила об этом.

Феофан поднялся и осушил бокал, затем, покачиваясь, вышел за дверь.

— Он слишком много выкурил, он к табаку непривычен, — сказал Василий.

Когда Феофан воротился, он был по-прежнему бледен, однако ноги свои держал под контролем. На сей раз он не стал ждать приглашения Зиновии, а сам взял ее под руку, чтобы проводить до гостиницы, где она села в карету и после теплого прощания с ним и его друзьями укатила обратно в Михайловку.

Землю уже окутали вечерние сумерки, когда она прибыла домой. Все радостно вышли ее встречать и ласково поздоровались с нею, даже Менев поцеловал ей руку.

— Я видела Феофана! — тотчас воскликнула она. — Какой замечательный юноша, мне вполне понятно, что такими детьми можно гордиться.

Все вместе сидели за ужином, когда в трапезную вошел Винтерлих. Его маленькая подвижная фигура смотрелась в мундире, точно спеленутое дитя в одеяльце, тогда как лицо напоминало полинявший от стирок красный платок. Он был представлен и повел себя в полном соответствии с выработанной на семейном совете инструкцией: в первый момент чопорно поздоровавшись с Зиновией, потом уже не удостаивал ее ни словом, ни взглядом. Он не заметил, что ветер переменился, и все усилия остальных, пытавшихся тайными знаками дать ему понять, что он должен оказывать Зиновии больше внимания, пропадали втуне.

— Что нового в городе? — выразительно посмотрев на него, спросил Менев и затем подмигнул одним глазом. — Моя дорогая свояченица только что вернулась оттуда.

— Ничего особенного, — ответил Винтерлих, — кроме разве что небольшого скандала, героиней которого стала одна из тех небезызвестных дам, — тут он укоризненно поглядел на Зиновию, — чья главная жизненная задача — транжирить деньги, носить роскошные туалеты и совращать молодежь. Поговаривают о дуэли…

Аспазия, сидевшая рядом и уже не раз толкавшая его локтем в бок, покраснела как рак, у Менева от страха на лбу выступили бисеринки пота.

— Вы заблуждаетесь, — торопливо прошептала Аспазия на ухо Винтерлиху, — моя свояченица совсем не такая, как нам ее описывали, все это лишь лживые пересуды, на самом же деле она — прелестная и милая особа.

Винтерлих от неожиданности чуть не свалился со стула.

— Да-с… дуэль, — произнес он наконец, — однако давайте поговорим о вещах более приятных, например о госпоже Федорович.

Теперь он впервые прямо посмотрел на Зиновию и утратил дар речи. Если бы его вдруг поставили перед «Покоящейся Венерой» Тициана или перед «Мадонной в кресле» Рафаэля, произведенный эффект едва ли мог быть сильнее. Изумление переросло в восхищение, восторг и душевный подъем.

— Как вы находите Михайловку, сударыня, здесь уютная и приветливая обстановка, не правда ли, но она совершенно недостойна такой дамы, как вы. — Тут ему пришло в голову, что, сделав сей комплимент, он, собственно, нанес удар дубиной Меневу, и Винтерлих поспешил исправить допущенную им оплошность. — Зато ваши родственники, они вполне заслуживают того, чтобы иметь в своей среде такое сокровище.

Зиновии стоило невыразимых усилий сдержать готовый сорваться с губ смех.

— Благодарю, я чувствую себя здесь очень хорошо, — промолвила она, — однако всем нам недостает развлечений. Поэтому я с нетерпением ждала вашего приезда, вы, говорят, так изумительно играете на флейте.

— Ах, да что вы, что вы!

— Ваш голос мне тоже хвалили.

— Не стоит разговора, сударыня.

Несмотря на пережитый конфуз, Винтерлих, пококетничав еще немного, самолично принес из каретной сумки флейту, установил в центре комнаты пульт с двумя свечами, откашлялся, заложил волосы за уши и начал исполнять адажио Моцарта; Зиновия же, внимательно слушая, маленькой рукой отбивала такт по спинке стула. Едва он закончил, как она порхнула к нему, казалось, желая заключить его в объятия.

— Великолепно, — воскликнула она, — с каким чувством вы играете, с каким пониманием! Теперь передохните немного, а потом я прошу вас исполнить песню. Для меня будет честью, если вы позволите мне аккомпанировать вам на фортепьяно.

— О, разумеется, но я совершенно не нуждаюсь в отдыхе, — польщенно возразил Винтерлих, — и если вы, сударыня, будете столь бесконечно добры, то давайте сразу же и начнем. Пожалуй, если вы ничего не имеете против, — с «Лесного царя» Шуберта.

Наталья отыскала партитуру.

— Благодарю тебя, — сказала Зиновия, усаживаясь за инструмент, — но ноты мне не нужны.

— И мне тоже, — поспешно присовокупил Винтерлих.

Пока Зиновия играла прелюдию, он поднял голову, заложил правую руку за спину и устремил неподвижный взор вдаль, как будто видел, как там водят призрачный хоровод упоминаемые в песне духи. На Меневых эта поза неизменно производила благоприятное впечатление.

— Он похож на Наполеона, — сказала двоюродная бабушка.

— Тсс! Он начинает петь, — прошептала Лидия.

И он начал. Зиновия тотчас спросила себя: какой зверь вселился в этого человека?

— Кто скачет, кто мчится под хладною мглой?

Да, кто?

— Дитя, что ко мне ты так робко прильнул?

Не померещилось ли? Неужели глаза обманывают?

— Родимый, лесной царь в глаза мне сверкнул; Он в темной короне, с густой бородой. — О нет, то белеет туман над водой.

Слышится голос царя:

— Дитя, оглянися; младенец ко мне.

Ребенок молит:

— Родимый, лесной царь со мной говорит: Он золото, перлы и радость сулит.

Кукарекает молодой петушок, приветливо блеет ягненок. А это что? Раздается фырканье, и, наконец, оно переходит в громкое ржанье. Но отец пытается успокоить:

— О нет, мой младенец, ослышался ты: То ветер, проснувшись, колыхнул листы.

— Родимый, лесной царь нас хочет догнать; Уж вот он: мне душно, мне тяжко дышать, — и в завершение рычанье медведя.

В руках его мертвый младенец лежал.

У этого человека в горле целый зверинец, подумала Зиновия, потом растроганно пожала Винтерлиху руку:

— Вы спели восхитительно. Благодарю вас. Теперь у меня недостанет смелости петь с вами дуэт.

— Сударыня, вы хотели бы…

— Да, у меня мелькнула такая мысль, но сейчас, рядом с вами, я выглядела бы просто смешной.

У Винтерлиха возникло ощущение, что он стал на голову выше.

— Сударыня наверняка чудесно поет, — проговорил он, трепеща от радости, — поэтому я умоляю вас на коленях…

Зиновия удержала его, иначе он действительно брякнулся бы ей в ноги.

— Если вы так упорно настаиваете, — сказала она, — то я дам вам дуэты с собой, вы их разучите. Я, со своей стороны, тоже старательно подготовлюсь, чтобы не опозориться перед вами.

Винтерлих расцеловал ей руки и поклялся, что никогда еще не пел так хорошо, как нынешним вечером.

— Я с первой минуты это почувствовал! — воскликнул он. — Что такое искусство? Искусство — ничто, воодушевление — все, а как можно не воодушевиться в вашем присутствии? Я ведь не деревянный!

Пока Зиновия ходила за нотами, меневские дамы обступили нашего энтузиаста.

— Ну, разве она не любезна?..

— Разве не восхитительна?..

— Вы еще верите тому, что говорят о ней в свете?..

— Что вы сами скажете об этой красавице? — одновременно со всех сторон спрашивали его.

— Я не нахожу слов, — ответил Винтерлих, — но здесь, в душе, в глубине сердца…

Он глубоко вздохнул и не закончил фразу. Общество так и не узнало, что в тот вечер произошло в глубине Винтерлихова сердца.