Вова двинул головой. В следующий миг он уже перестал слышать то, что говорили за пологом. Он вдруг вспомнил разговор с Фенечкой: пещеры!

Никогда в жизни он еще не видел ни одной пещеры.

Приехать на дачу под Лугу и узнать, что где-то в лесу, тут же рядом, есть никому не известные, живущие своей таинственной жизнью пещеры! Разве может тринадцатилетний мальчуган остаться спокойным?

Заведя глаза, открыв рот, Вовочка Гамалей вдруг утонул в блаженном предчувствии. Перед ним вырисовывались чудовищной красоты своды. Со всех сторон подступил к нему гулкий красноватый мрак. Миллион опасностей грозил отовсюду.

Няня Груша откинула край полога, заглянула туда хозяйственным глазом.

— Спит, сиротиночка! — жалостливо, нежно сказала она. — Наглотался деревенского воздуха, натрясся в вагоне, вот и спит…

Разговаривавшая с ней женщина тоже оглядела Вову.

— А худенький, тоненький… Ну батька повешен, а матка-то его куды делась?

— А вот, мать моя, тут-то и загвоздка! — понижая голос и снова садясь за стол к окну, ответила Аграфена Лепечева. — Тут и думай, как хочешь. Мать-то его где родила? В тюрьме! Вот его у нее сразу отняли, деду подали. Дед нанял кормилицу да уехал в Питер. А ей что сказали? Этого я тебе, милая, объяснить не могу. Может, сказали — помер мальчик, а может — еще что. Она либо еще жива где, да ни сном ни духом не знает, что у нее сын растет… Вот как тогда делали!..

— Ах ты, господи, воля твоя! — пригорюнилась ее собеседница. — Ну, а дед-то — нешто не знает, где она?..

Няня Груня пожала плечами.

— А кто его ведает, деда нашего, что у него в голове? Не мы с тобой. Ученый человек. Астроном!

Фенечка, преисполненная гордости, шла впереди всех по знакомому уже ей пути.

Народу набралось немало: Валя городская, Танька Пётрина, Коленька, который хотя и прихрамывал, но шел скорее других, и еще один мальчишка из соседней деревни, из Ведрова, уже совсем большой, лет пятнадцати. Его звали Мишей; он непрерывно громко посвистывал и жадно интересовался всем тем, что было наложено в Вовкин путешественнический рюкзак, — заграничным электрическим фонариком, толстой записной книжкой, где зарисованы разные звериные следы, биноклем, компасом. Пускаясь в путь, Вова снарядился по-настоящему.

Фенечка очень удивлялась по дороге; все выглядело совсем иначе, чем три дня назад, когда она шла здесь же, но одна, со стесненным сердцем, пересиливая желание вернуться. Теперь глубокие речные долины звенели от ребячьих криков. Девочки, взявшись за руки, визжа, сбегали вниз, под крутые спуски, поднимали обычный девический писк, перебираясь по шатким мостикам через Облу и Агнивку. Поднимаясь в гору, они заводили тонкими, как комариный звон, острыми голосишками какие-то смешные деревенские песни:

Высокий Мишка шел с небрежной развалкой. Черные штаны навыпуск хлопали его по щиколоткам. Он поминутно делал из дудчатого дягиля длинные суставчатые трубки и, похваливая, пил через них воду из каждой встречной лужи. Все это было слишком заурядно для Фенечки. Ее утешал только Вовка.

Вовка шествовал торжественно и бормотал что-то себе под нос, считая шаги. Иногда, задерживая всех, он останавливался и, священнодействуя, по Сэтон-Томпсону, по Жюлю Верну, глядя через очки, зарисовывал в книжке маршрут, смотрел на компас, опять рисовал. Тогда девчонки, открыв рты, окружали его. Косицы их топорщились от внимания и почтения.

— Часики какие! — ахали они.

— Ай, Вовка, да никак ты землемер?

И Фенечкино сердце, невесть почему, замирало от счастливой гордости.

До места они добрались очень быстро… Лес на краю агнивецкого оврага оказался теперь тоже ничуть не страшным. Он весь был пронизан золотистыми лучами солнца, звонко отзывался на голоса, на шум. Вот и обломанный пень, вот та водомоина… Неужели здесь она, задыхаясь, карабкалась наверх, в полном отчаянии, в ужасе? Чего испугалась, глупая? Какого-то дяденьки в зеленой гимнастерке! Да, наверное, самый обыкновенный человек…

Ребята горошком посыпались вниз. Все то же самое и все — совсем другое. Кусты иван-чая над песчаной осыпью, мокрый луг внизу. Вот тот самый куст ольхи, где она тогда начала связывать свой факел. Вот, белея в траве, лежат и тесемочки срезанной ею бересты… А вот и низенький свод пещерного устья, черная метровая дыра в желтом слежавшемся песке. Вова Гамалей, точно притянутый магнитом, кинулся к ней.

Песчаный обрыв в этом месте образовал неглубокий срез лесистой стены, точно бы зарубку, сделанную гигантской тяпкой. Поверхность среза была мягка, струиста. Но книзу обнажался горизонтально расположенный более плотный слой. В нем и было заметно выходное отверстие пещеры.

Нельзя сказать, чтобы вокруг не было видно следов человека. Всюду на песке валялись полуобгорелые куски бересты, блестели стекляшки, лежала даже одна совсем целая, до половины забитая песком бутылка. Но с каких пор, сколько времени все это тут лежит?

Вова Гамалей пришел в восторг. Как заправский следопыт, он бегло набросал внешний вид входа. Потом он принял на себя командование экспедицией. Вынул из рюкзака фонарик, пакетик с мелко настриженной бумагой (оставлять за собой следы!). Мишка ведровский уже вертел — на всякий случай — и берестяной факел. Но кто захочет остаться дежурить у входа! Всем спускаться вниз нельзя: а вдруг — обвал, а вдруг — заблудимся? Рыженькая Танюшка Пётрина затряслась, замотала головой; ни под каким видом не хотелось ей лезть отсюда, со света, с веселого солнечного тепла, в это мрачное, дышащее холодом и мерзлой сыростью жерло. Ее и оставили сторожем.

В пещеру пришлось спускаться на четвереньках, даже на животах, пятясь ногами вперед. Вовочка, сердито блестя глазами, растолкал всех, полез первый. Когда его голова скрылась под низким желтым сводом, Фенечка замерла. Ей показалось, что вот сейчас вся эта огромная толща земли чуть-чуть дрогнет, осядет самую капельку и раздавит вдребезги маленькое, зажатое в ее пасти существо. Но ничего не случилось, Вовина голова скрылась в темноте. Почти тотчас же его голос, странно измененный резонансом, гулко и басисто, как из пустой бочки, сказал:

— Ой, как холодно тут!.. Ага!.. Вот!.. Встал… Ай, ай, ай!

И Фенечка, оттащив прочь долговязого Мишку, сама нырнула вслед за Вовой.

Ползти ей пришлось очень недолго, несколько аршин. Затем потолок ушел вверх. Она вскочила на ноги. Вова Гамалей стоял посреди высокого и обширного круглого подземелья по площади и по высоте не меньше хорошей городской комнаты. Он водил вокруг пучком света от своего фонарика. Яркий круг, окаймленный радужной полоской, перепрыгивал со стены на стену или, точнее говоря, с одной приземистой, коренастой колонны на другую: все стены вокруг состояли из таких колонн. Между ними во все стороны открывались пять или шесть совершенно одинаковых сводчатых отверстий, дверей. Колонны тускло блестели, точно посыпанные солью. Потолок казался черным, закопченным. Всюду, и по стенам и по своду, можно было заметить тут великое множество белых полукруглых черт, точно бы следов от какого-то тешущего орудия.

Прижав руки к груди, Фенечка ахнула.

— Вовочка, да что же это такое?!

Двое отставших, Миша и Валя городская, минуту спустя тоже появились из тускло светящегося входа. В его конце показалась встревоженная лупоглазенькая мордочка рыжей Танюшки.

— Ребята, только вы долго не бавьтесь! — умоляюще запищала она. — Да! А то мне скучно будет…

Вовка шнырял уже вдоль всех стен, как породистая собака-ищейка.

— Смотрите, смотрите! Мышка летучая спит на потолке! — радовался он, освещая фонариком крошечный бархатисто-черный комочек, прицепившийся к песчаным бороздкам. — Смотрите, как интересно! Комаров сколько на стенах! Рядами сидят! Ну, идемте же…