При всем своем мужестве и талантах, Горацио, тем не менее, вел себя как сельский сквайр, слишком гордый, чтобы просить чьей-либо благосклонности. Его же жена происходила из благородной семьи, которая выпрашивала себе подачки на протяжении последний ста лет. Как бы иначе ее дед получил титул пэра? Как бы иначе ее отец был произведен в графское достоинство? По сравнению с сельским дворянством, настоящие аристократы никогда не стеснялись просить о том, что им было нужно, и продолжали просить об этом, пока утомленная их настойчивостью власть, наконец, не давала им это. В 1813 году Уэлсли не были на пике своего влияния, ибо Ричард лишился своей должности, так как не смог сформировать правительство годом ранее. Тем не менее, у них были друзья и родственники, а зависть Ричарда к Артуру в те времена еще носила более скрытый характер. Если бы министры тех дней вознамерились бы воспрепятствовать вхождению Хорнблауэра в Палату Лордов, они бы показали бы себя лучшими из всех своих предшественников на этом посту. Небольшой риск подобного развития ситуации существовал, но гораздо более сложной задачей на текущий момент оставался поиск для Хорнблауэра командования на море. Брак, который дал Хорнблауэру влиятельных друзей, в то же время способствовал и появлению у него высокопоставленных врагов. Его следующее назначение легко могло навсегда покончить с его карьерой и есть основание полагать, что в данном случае было решено именно так и поступить. Задача, поставленная перед ним, от выполнения которой он не мог отказаться, не оставляла ему (как это предполагалось) другого выбора кроме бесчестия или смерти.

Британия во времена Хорнблауэра вплотную приблизилась к катастрофе в 1797 году, когда на флоте вспыхнул мятеж. Это был момент смертельной опасности, но ситуацию тогда спас Ричард, граф Хоув. После того, как старый адмирал убедил Парламент даровать бунтовщикам общую амнистию, ему удалось также убедить матросов вернуться к исполнению служебных обязанностей. Следующей задачей было восстановление дисциплины, и это уже выпало на долю сэра Джеймса Джервиса (графа Сен-Винсента), великого учителя флота, который за тем предстояло возглавить Нельсону. С тех пор боевой дух флота постоянно поддерживался благодаря одерживаемыми им победами. Тем не менее, уроки 1797 года не были забыты, тем более, что о существующей угрозе постоянно напоминали мелкие возмущения то на одном, то на другом корабле, управляемых жестокими офицерами.

Теперь же, в сентябре 1813 года, пришли известия о мятеже, который мог иметь весьма серьезные последствия, хотя бы в качестве примера для остальных. Команда шлюпа «Пламя» (18 пушек), несущего блокадную службу в бухте Сены, взбунтовалась против своих офицеров и захватила их в качестве заложников. Шкиперский помощник с четырьмя моряками, оставшиеся верными присяге, были отправлены на берег в гичке с ультиматумом для Адмиралтейства. Гичка достигла Бембриджа, и ультиматум попал в руки их светлостей лордов Адмиралтейства. В нем матросы обвиняли мистера Чедвика (командующего шлюпом лейтенанта) в тирании и убийстве. Письмо заканчивалось знаменательной фразой: «Мы хотим сражаться за свободу Англии и преданы ей всем сердцем, но Франция у нас с подветренного борта и мы все стоим на том, что не дадим себя повесить как мятежников. Так что если вы захотите захватить наш корабль, то мы лучше сдадим его жандармам, а сами останемся во Франции.»

Рассматривая этот документ, военные моряки из числа членов Адмиралтейского совета уже знали (или, по крайней мере, подозревали), что Чедвик был несправедливым и жестоким человеком, обойденным чином и разочарованным в службе. Его команда была просто доведена до бунта и любая другая команда, имеющая решительного лидера, на ее месте, скорее всего, сделала бы то же самое. С другой стороны, мятеж всегда оставался мятежом и был опасен уже самим своим примером. При этом, к сожалению, любая попытка захватить «Пламя» лишь подтолкнула бы мятежников искать спасения во французском порту Гавр. Сама по себе утрата шлюпа не имела особого значения, но Наполеон использовал бы это как ценный повод для пропаганды. На страницах его «Монитора», «Пламя» стало бы, по меньшей мере, фрегатом, а его сдача стала бы доказательством падения боевого духа в английском флоте. Сообщения об этом инциденте широко бы распространились и были бы использованы странами, которые могли бы (а могли бы и нет) повернуть оружие против Наполеона.

Его империя могла находиться на пороге краха, но в решающий момент напряжения всех сил не могло быть места даже для знака минутной слабости. Что же было делать? Если бы для переговоров с мятежниками был направлен адмирал, у него оставались лишь две альтернативы. Он мог предложить мятежникам амнистию, подрывая таким образом дисциплину на всем остальном флоте. С другой стороны, он мог отвергнуть их требования и бессильно наблюдать, как «Пламя» входит в Гавр под французским флагом. Появление любых превосходящих сил английского флота могло сразу же привести к этому результату, и такой же финал был неизбежен, как только на шлюпе закончились бы припасы или пресная вода. Возможность неожиданной атаки практически полностью исключалась, потому что «Пламя» находился на мелководье, откуда при малейшей опасности мог бы укрыться во французском порту. Таким образом, на первый взгляд, не существовало решения для проблемы, которая, тем не менее, должна была быть разрешена. Для этого их светлости и решили послать Хорнблауэра.

Для такого выбора было несколько поводов. Прежде всего, Хорнблауэр не был адмиралом, что делало его возможную неудачу менее значимой. Во-вторых, он был кем-то вроде популярного народного героя — тип человека, которого матросы (возможно) послушают. В-третьих же, он сам просил вернуть его на службу, а его родственники напрягали подобными просьбами всех, начиная с принца-регента — а значит, капитан просто не мог отказаться от предлагаемого ему задания.

Это был последний, жизненно важный пункт. Другие старшие офицеры, при предложении этой почти неисполнимой задачи могли сказать: «Неужели для этого нужен целый адмирал?» Другие же, менее заслуженные, всегда могли бы сослаться на свое здоровье: «О, если бы только не ревматизм, я бы с удовольствием принял это назначение…». У Хорнблауэра же возможности такой отговорки не было. Он, правда, мог отказаться принять командование отдельным кораблем, но не мог возражать против командования небольшой эскадрой. Таким образом, ему стоило предложить вновь поднять свой коммодорский брейд-вымпел над отрядом кораблей из флота Канала. Не представлялось так же вероятным, чтобы подобное назначение вызвало чью-либо зависть, поскольку по доброй воле браться за решение этой задачи никто не желал. Если бы назначенному для этого офицеру самым чудесным образом повезло, весь инцидент можно было свести к минимуму, без особых почестей победителю. Если же ему бы не повезло, то, напротив, появилась бы новая тема для обсуждения на мостиках флагманских кораблей: «Бедняга Хорнблауэр! Эта задание оказалось слишком сложным для него. В следующий раз будет вести себя скромнее. Вот что значит жениться на деньгах!» Хорнблауэр очень хорошо понимал всю опасность неудачи, но из расставленной ему мышеловки не было выхода. Он вынужден был принять предложенный ему отряд в составе одного линейного корабля, двух фрегатов и шлюпа. Первым требованием Хорнблауэра было, чтобы шлюп был того же самого тоннажа, что и «Пламя», способный пройти по любым глубинам, доступным мятежникам. Ему сразу же выделили «Порто Коэлью» (18 пушек), абсолютно однотипный «Пламени» шлюп, под командой капитана Фримена, с которым Хорнблауэр ранее служил на Балтике. Следующим требованием коммодора было наделением его всей полнотой власти принимать решения в зависимости от развития ситуации, вплоть до объявления полной амнистии — все эти полномочия были подтверждены в письменной форме. Хорнблауэру не оставили никакой возможности изменить свое решение.