На этом месте вы можете спросить меня, что бы я предпринял, если бы пленные не сделали попытку овладеть «Славой». Честно говоря, у меня не было никакого конкретного плана, я не знал, насколько улучшается состояние здоровья Сойера, но, в любом случае, я решил уничтожить этого человека и сделал бы это каким-либо другим способом. Возможно, мне удалось бы инсценировать его самоубийство. Это подводит, наконец, к ответу на вопрос: почему вообще я был готов совершить преступление, убийство? Во-первых, вы должны отдавать себе отчет, что в те времена мы не ценили жизнь слишком уж высоко. Я видел кровопролитные битвы. Я даже проводил казнь на палубе этого самого корабля. Я никогда не верил в доктрины церкви, за исключением, конечно, той, которая была неотъемлемой частью военно-морской дисциплины. Не думал тогда, и не думаю сейчас, что сумасшедших нужно оставлять в живых. Деньги, выделяемые на их содержание, можно использовать с большей пользой — на обучение молодых людей морской службе. Но Сойер представлял собой нечто худшее, чем обычный сумасшедший: он представлял угрозу для службы и был тираном для подчиненных; он был бесполезен как офицер и никчемен как человек. Я убил его без колебаний и не жалею, что так поступил. Моя собственная карьера, судьба которой тогда решалась, имела значение для службы и для страны. Этот же жалкий маньяк не значил ничего, и даже его вдова должна была вздохнуть с облегчением после его смерти. Устранение Сойера никогда не мешало мне спокойно спать, и не думаю, чтобы Уэллард посвятил ему больше размышлений. Сам Уэллард несколько позже погиб — утонул, когда его четырехвесельная шлюпка перевернулась под Плимутом.

Мне никогда не задавали вопросов и не выражали никаких сомнений в связи со смертью Сойера. В офицерских кают-компаниях о ней говорили, как о несчастном случае, который, прежде всего, лишил его командования. Подозреваю, что источником всех сплетен мог быть Смит, единственный лейтенант, который не принимал участия в нашем собрании в трюме «Славы». Он был тогда вахтенным офицером, да и Сойер меньше его преследовал, может быть потому, что Смит разговаривал с легким северным сельским акцентом, что делало его общество менее приятным, зато приближало к уровню Сойера. Смит, подобно другим лейтенантам, попросту не мог поверить, что старый моряк мог потерять равновесие и упасть в люк — даже при внезапном крене корабля. Но у Смита не было причины — той, которая была у всех остальных — чтобы не обсуждать этот инцидент. Он мог также наслушаться разговоров на нижней палубе — в первую очередь капитанского любимчика Хоббса, после того, как Бакленд его разжаловал и отправил обратно в кубрик. Та или иначе, но по флоту ходила легенда, что именно я был тем, кто столкнул своего командира в люк. Не думаю, чтобы она помешала моей карьере, но оказалась достаточной, чтобы мои современники начали немного меня побаиваться. Поскольку я предполагаю, что эту легенду в какой-либо форме все еще повторяют, считаю нужным открыть правду моим потомкам. Они могут рассудить — и вы можете рассудить, досточтимый сэр — что иное развитие событий привело бы меня скорее на виселицу, чем в Палату Лордов. То же, кстати, относится к доброй половине людей, получающих пэрство. Если бы они боялись риска, если бы считались с преградами на своем пути, то не были бы способны управлять государством.

Остаюсь, сэр,

Вашим покорным и не испытывающим раскаяния предком.

Хорнблауэр