С точки зрения Э. настоящая культура неизбывно являет собой феномен контркультуры, программу “активной критики и преобразования существующей социальной, научной или эстетической парадигмы” Поэтому, по определению Э., интеллектуал — это человек, исполняющий данную критическую функцию (независимо от его общественного статуса, сферы деятельности и уровня образования).
Как подчеркивал Э., информация прямо пропорциональна энтропии, а установление жесткого кода, единственного порядка ограничивает получение информации. Следовательно, хаос, выступающий по отношению к параметрам нового дискурса как порядок, акценти- рованно полезен. Жанр “открытого произведения” по Э., исключает возможность однозначной декодировки, открывая текст множественности интерпретаций и меняя акценты во взаимоотношениях автора (см.) и читателя. Э. фиксирует новое призвание человека, окруженного техникой, но свободного в собственном отношении к ней: если неосуществимо освободиться от власти массмедиа, то свобода интерпретации сохраняется во все моменты. Всегда возможно прочитать и воспринять сообщение по-иному.
Сопоставляя структурализм (см.) и философские стратегии схоластики, Э. квалифицировал их как синхронист- ские методологии, антиисторичные по своему существу. Обнаруживая в процессе исторических изменений присутствие предельно абстрактной, вневременной оси мыслительных координат, они пренебрегают изменчивостью, атрибутивно присущей предметам и явлениям. Осуществляется неоправданная “онтологизация” понятий структур- но-упорядочивающий каркас отождествляется с реальностью, на которую он проецируется. В этой картине мира, по Э., “Бог рассматривался как Первопричина по отношению как к себе, так и к своим творениям, для которых Он выступает как Действительная, Окончательная и Созидательная причина. В этой решетке, где все, начиная с творения ангелов, мира и человека, определения страстей, привычек и кончая таинствами как орудиями искупления и самой смертью как вратами в вечную жизнь, имеет свое объяснение и свои функции в этой целостности, — нет места случайному”
В отличие от подобной модели, “структура” трактуется Э. в статусе конкретного метода исследования объектов, отнюдь не обладающего качеством универсальности. По убеждению
Э.,“подлинная структура” “эмпирически не наблюдаема” “неизменно отсутствует” и “не доступна интеллектуальному постижению” Э. уверен в том, что мир неподвластен глобальным трактовкам и исчерпывающим истолкованиям. Любые методы познания и постижения мира относительны и не могут претендовать на статус “приближающих к Истине” Персонаж романа Э. “Имя розы” Вильгельм Баскервиль- ский излагая позицию автора книги говорит: “Исходный порядок это как сеть или как лестница, которую используют, чтоб куда-нибудь подняться. Однако после этого лестницу необходимо отбрасывать, потому что обнаруживается, что, хотя она пригодилась, в ней самой не было никакого смысла... Единственные полезные истины — это орудия, которые потом отбрасывают”
В ходе разработки Э. оснований собственного семиотического проекта он пришел к выводу о том, что идея беспредельной интерпретации должна трансформироваться в идею неограниченного семиозиса (см.) как основы существования культуры. Энтропии, согласно Э., можно избегнуть по той причине, что язык это организация, лишенная возможности порядка, однако допускающая смену кодов, утверждающихся и канонизирующихся данным социумом. Отношение “означаемое [см.] — означающее [см.]” представляется Э. независимым от референта. Семиотика Э. касается лишь того замкнутого пространства культуры, в котором господствует символическое, порождающее смыслы и оперирующее ими без непосредственного отнесения к физической реальности. (По его мысли, “знаки — единственные ориентиры в этом мире”.) Проблема разграничения семиотики и философии языка трактуется Э. как соотношение частной и общей семиотики. Специальная семиотика это “грамматика” отдельной знаковой системы, а общая семиотика изучает целостность человеческой деятельности означивания (см.).
По мысли Э., “семиотика проявила себя как новая форма культурной антропологии, социологии, критики идей и эстетики” Она призвана развить общий концептуальный каркас для осмысления знаковых систем социальной, культурной и интеллектуальной жизни как не идентичных, а взаимно пересекающихся информационных полей.
Э.создает семиотическую версию деконструкции, постулирующую равноправный статус Хаоса и Порядка (“эстетика Хаосмоса [см.]”), идеалы нестабильности и плюрализма. Объект семиологии, согласно Э., язык, над которым уже работает Власть (см.). Семиотика, по убеждению Э., призвана вскрыть механизм “искусственности” культуры, явиться инструментом ее демистификации и деидеологизации.
Проблема предельного числа допустимых интерпретаций текстуального массива нашла отражение в дискуссии, состоявшейся в 1990 в Кембридже между
Э.,Р Рорти (см.), Дж. Каллером и К. Брук-Роуз. После нее термин “гиперинтерпретация” приобрел определенную известность среди западных интеллектуалов. Завершая полемические размышления, Э. — перефразируя “Скотный двор” Дж. Оруэлла — заметил: “Пусть все интерпретаторы равны, но некоторые из них более равны, чем другие” О своей книге “Маятник Фуко” Э. заметил, что этот роман отличен от предыдущего (“Имя розы”) прежде всего тем, что он повествует об опасности “раковой опухоли интерпретации” — “болезни”, зародившейся в недрах герметизма эпохи Возрождения и поразившей всю современную гума- нитаристику.
Как неоднократно отмечал Э., герметическое знание не исчезло в анналах истории. Пережив христианский рационализм, оно продолжало существовать как маргинальный культурный феномен и среди алхимиков, и каб- балистов, и в лоне средневекового неоплатонизма. В эпоху Ренессанса, во Флоренции “Corpus Hermeti- cum” порождение эллинизма 2 в. был воспринят как свидетельство очень древнего знания, возвращающего нас ко временам Моисея. Система эта была переосмыслена ренессансными неоплатониками и христианскими каббалистами. С тех пор герметическая модель упрочила свои позиции в современной культуре, существуя между магией и наукой.
По убеждению Э., своеобразные модифицированные эзотерические парафразы герметизма и гностицизма пустили глубокие корни в современных культурных практиках. Выступая на упомянутом семинаре-дискуссии в Кембридже, Э. вычленил некоторые специфические черты современного “герметического подхода к тексту”:
1. Текст — это открытый универсум, в котором интерпретатор может раскрыть бесконечные взаимосвязи.
2. Язык не в состоянии уловить уникальный и всегда существовавший смысл: напротив, функция языка состоит в том, чтобы показать, что предмет нашего говорения являет собой всего лишь совпадение противоположностей.
3. Язык отражает неадекватность мысли: наше бытие-в-мире это не что иное, как бытие, лишенное трансцендентального смысла.
4. Любой текст, претендующий на утверждение чего-то однозначного, это универсум в миниатюре, то есть творение хитроумного Демиурга.
5. Современный текстуальный гностицизм обещает, что всякий, кто в состоянии навязать намерения читателя непостижимым намерениям автора, может стать “сверхчеловеком”; соответствующая истина же заключается в том, что автор не знал, что именно он хотел этим сказать, ибо вместо него говорит язык.
6. Спасая текст то есть переходя от иллюзии наличествующего в нем смысла к осознанию бесконечности числа значений, читатель должен подозревать, что каждая строчка несет иной, тайный смысл; слова, вместо того чтобы сообщать, скрывают в себе не- высказываемое; честь и хвала читателю, который в состоянии понять, что текст может сказать что угодно, исключая то, что имел в виду его автор; как только искомый смысл обнаружен, люди уже уверены, что это не подлинный смысл, поскольку подлинный смысл лежит несравненно глубже; проигравшим оказывается тот, кто завершает этот процесс, говоря “Я понял”
7 Подлинный читатель это тот, кто осознает, что единственная тайна текста — это пустота.
