Нельзя возбуждать безнаказанно ненависть молодой женщины, да еще справедливо считающей себя неотразимой.

—  Подойдите и сядьте,— приказала Гвеидолеи мистеру Эбене­зеру.— Слушайте!

Она подвинула  ноги на тахте ровно настолько, чтобы  мистер Эбенезер мог очень неудобно пристроиться на самом краешке.

—  Авантюрист остается  авантюристом. Хоть он  и  полковник, и баронет, и прочее. Он замешал здесь, в Индии, густую похлеб­ку,   и   если   она   окажется   горькой,   то   в   первую очередь для него.

Но мистер Эбенезер предпочёл увести разговор в сторону.

—  Да, кстати, здесь, в Бомбее, находится пиркарамшаховскил человек — бек каратегинский Фузайлы Максум. Он нам не пона­добится?

—  Это тот, которого  Пир  Карам-шах хотел  сделать королем Памира?

Мисс Гвендолен отлично знала эту историю. После Бухарской революции  двадцатого года  Фузайлы  Максум  возглавлял  банды памирских басмачей. Потерпев поражение, бежал в Афганистан и жил в Кала-и-Фатту, хотя и враждовал с эмиром. Тогда Пир Ка­рам-шах убедил эмира собрать и вооружить кучку головорезов и дать им начальником Фузайлы Максума. Переправившись черел Пяндж, Фузайлы Максум ворвался в горный Таджикистан, грабил кооперативы, чинил расправу над советскими работниками, прово­дившими земельную реформу. Заставив горцев постелить ковры, паласы и одеяла на рыхлый снег перевалов, он перебрался через хребет Петра I и проник в мирный Каратегин. Басмачи сумели под Гармом одержать верх над добровольческим отрядом из советских работников и учителей, но были разгромлены тремя прилетевшими на самолете из Душанбе командирами Красной Армии. Сам Фу­зайлы Максум бежал за границу.

—  Рейд   Фузайлы    Максума,— заговорил     мистер    Эбенезер Гимн,— можно оправдать как разведку боем, если бы...

—  Если бы этот зверь не скомпрометировал идею газавата,— перебила мисс Гвендолен.— Повесить трех учительниц!

— В селении Тюмень-Хана.

Мистер Эбенезер Гипп хотел обратить внимание мисс Гвендолеи на свою осведомленность и отличную память.

—   В Тюмень ли Хана, в другом ли селении, но лишь кретин мог совершить такое. Это называется сеять смуту и собирать уро­жай злобы.

Мистер Эбенезер не разделял эти никчемные сентиментально­сти, но не хотел спорить и пробормотал:

—  Так или иначе исмаилиты Памира не поддержали ставлен­ника нашего Пир Карам-шаха. Фузайлы Максум остался ни при чем. Вот и явился наниматься к Ага Хану.

—  Такие нам не нужны. Позаботьтесь,   чтобы он   не   получил больше ни одной гинеи. Вычеркните его из списка получателей суб­сидий от департамента.

—  Да, да. Вы, пожалуй, правы. Вы знаете, и другой человек Пир Карам-шаха не пользуется симпатиями памирских исмаили. Когда он переправился через    Пяндж с отрядом человек в три­дцать, в первом же селении, кажется, в Ванче, его чуть ли не взяли в ножи. Я говорю о ферганском курбаши Курширмате.

—  Курширмат нам пригодится — человек без совести, без пред­рассудков и липнет ко всему, что поблескивает золотом. А в отно­шении Ибрагимбека... Я вижу, Пир Карам-шах своей манией де­лать  королей   желает   уподобиться   вседержителю... Однако  едва успевает вылепить, с позволения сказать, монарха — глина рассы­пается. Уж не собирается ли он посадить на престол Бадахшана конокрада?

—  Бадахшан дразнит воображение,— уклонился от прямого от­вета мистер Эбенезер.— Затея так заманчива, что сам Живой Бог, видите, оставил скачки, салоны, банковские конторы, и собствен­ной персоной приплыл к нам в Индию. Видимо, всерьез заинтере­совался Бадахшаном. Еще неясно, кто, но, очевидно, кто-то внушил ему   мысль — из   божества   превратиться   в  земного   владыку,   в царя.

— Нам нужны миллионы Ага Хана и, пожалуй, его фантасти­ческий  титул  Жи-вого  Бога — призрачный,   как   мираж,  темный, как бездна. Именем Живого Бога Ага Хана можно сделать много, очень много! Но самого его пустить на мирской трон... Это еще мы подумаем.

Снисходительно поглядывала мисс Гвендолен на мистера Эбенезера, барахтающегося в недрах громоздкого неуклюжего швед­ского кресла, куда он только что сел. Её смешили попытки госпо­дина имперского чиновника выбраться из кожаных подушек. Эти попытки были столь же неудачны, как и его усилия выкарабкаться из хитросплетений восточной политики.

Губы мисс Гвендолен вытянулись в ниточку.

— Вы не думаете, сэр, что рядом с Бадахшапом такие имена, как   конокрад   Ибрагим   Чокобай   и...   Пир   Карам-шах,   совсем неуместны. Кому неизвестно, кто такой Ибрагим, и кто теперь не знает настоящего имени пышного, расфуфыренного вождя вождей. Его имя склоняют на все лады и афганские, и персидские, и дийские газеты.   Какой материал для советской   пропаганды   на Востоке! Все сразу же поймут, что там, где Пир Карам-шах, нами затевается   сложная   политическая   игра,    которую   постараются изобразить, выражаясь языком  врагов  империи,  авантюрой.  Это вызовет совсем ненужную  настороженность  и оттолкнет  многих.

Мистер Эбенезер все еще вертелся в кресле.

— Половина территории, намеченной  под Бадахшанское государство, принадлежит    Афганистану,— продолжала  мисс Гвендо­лен.— И король  Надир  не  пре-минет  вышвырнуть  оттуда   и  Пир Карам-шаха и Ибрагима. Яблочко государства Бадахшан с чер­воточинкой. А?

— Пожалуй... Пожалуй... Что же вы предлагаете?

—  Выколотить  из  Ага   Хана   побольше  миллионов.   Из  эмира бухарского  выжать  побольше золота.  Вдохнуть  жизнь  в  Бухарский центр. А то его деятели совсем раскисли после всех неудач на Пяндже и Аму-Дарье... А Бадахшан? С ним надо повременить. Пусть мерцает приятным миражем в воображении Живого Бога, сидит занозой в мыслях эмира Алимхаиа и остается... угрозой для Кабула. Что же касается Пир Карам-шаха и его Ибрагима, мы подумаем.

Лицо мисс Гвендолен напряглось. В глазах появилось столько презрения, что Эбенезер испугался.

— Вы думаете...— пробормотал он,— вам кажется...

Он поверил, что мисс Гвендолен читает его мысли.

— Вы хотите, чтобы я остановил Пир Карам-шаха, когда успех обеспечен.

—  Поезжайте сами в Алиабад.   Держите его в узде. Не спус­кайте с него глаз.

Мисс Гвендолен не унималась. Она не желала ничего слушать. Она — христианка и не может примириться с циничной жестоко­стью Пир Карам-шаха, готового ради интриг жертвовать жизнями бедных исмаилитов. Она пригрозила мистеру Эбенезеру угрызе­ниями совести, которые не умирают, и огнем, который не угасает. Мисс Гвендолен даже вытерла кружевным платочком глаза.

И все она свела к одному:

— Лихорадочному,   сумбурному   характеру   деятельности   Пир Карам-шаха положит предел приказ, переданный из Лондона по англо-индийскому телеграфу. Это я возьму на себя. Хватит ему метаться по горам с чалмой на голове и с саблей в руке. Прошло врелия, когда азиатов обманывали накладной бородой и посохом дервиша. Пир Карам-шах самолично, самовольно принимает решеиия, нелепые, безумные, лишь бы они питали его честолюбие, решения, доставляющие тысячам людей мучения, смерть. Кто как не он применил против племен авиацию и бомбы и вздумал ещё этим похваляться. А теперь нам приходится налаживать добрые отношения с разъяренными мстительными туземцами. Его замыс­лы безнравственны. Играет роль вождя мусульман, а сам откро­венно заявляет, что гуманно обращаться с мусульманами — не­простительная слабость. Он во всеуслышание объявляет: «Мы установим в Азии порядок, хороший для европейцев, но плохой для азиатов». Он отстал на столетие. Азиаты сейчас многое нача­ли понимать. Политика Пир Карам-шаха — трухлявая доска.

И тут она высказала мысль, которую мистер Эбенезер и все его коллеги — чиновники вынашивали в душе еще робко, неуве­ренно, но не решались выражать вслух.

— Мы, англичане, здесь, чтобы предотвратить туземные револю­ция. Мы здесь, чтобы позолотить миссию белого человека, чтобы облачить госпожу Колониальную империю в пристойные одежды, чтобы модернизировать азиатскую тиранию и деспотию, чтобы мо­рально оправдать продажность, коррупцию местных властителей... И нам нужны такие деятели, которые умеют переходить реки вброд, не замочив ноги.