Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

—  Сокольничьи  всегда были в чести у мусульманских влас­тителей,— продолжал  индус.— И  неправда ли,  что «кушбеги» —  господин птиц» — высший сановник у вас в Бухарском ханстве, Главный сокольничий — он же премьер.

—  Птичник... премьер...— пробормотал эмир. Он явно был не­доволен: напоминание о Бухаре не ото всех и не всегда приятно.— Птичий разговор... не нужно... Нужен важный разговор... сейчас... Зачем вы приехали?.. Причина вашего приезда? А? Какая?

Но индус казался увлеченным  зрелищем  охоты.  Он  показал рукой вдаль.

—  Смотрите! Бесподобно. Лиса! Он заполевал лису. Отушчный сокольничий, отличная птица! Отлично вы сделали,   что приехали несмотря на ваш… ваше недомогание.

Застывшее лицо индуса оживилось иронической улыбкой.

—  Наш... новый... доктор... Опытный... принял  меры...— Эмир, испытывая все большую неприязнь к индусу, осмелившемуся на­мекать на  нехитрую его уловку, резко заметил: — Напрасно вы приехали... не посоветовались... пришлось мне, больному, трястись в седле... Испугался за вас. Местность здесь пустынная... Стреля­ют... случайная пуля... Опасность!

Лицо индуса покривилось. А эмир все настаивал:

—  Ловчие птицы... птичья охота... развлечение для любителей верблюжьего помета... арабских кочевых шейхов... или... для по­томков обезьяньего вашего царя Ханумана... для индусов-раджей... Пусть увлекаются, а мы... так, иногда развлекаемся... Чего же хо­тят джентльмены, пославшие вас? Я вас слушаю.

Напоминание о темных делах индуса в Аравии в годы мировой войны прозвучало слишком обнажённо. Сеид Алимхан совсем уж не так расслаблен и равнодушен ко всему.

Вероятно, индуса в малиновой чалме вполне устраивало иметь дело со слабовольным, обессилевшим от излишеств, погрязшиы в фанатизме, отупевшим беглым князьком. Таким и считался в англо-индийских кругах Сеид Алимхан. Перед выездом Шоу нэ Пешавера мистер Эбенезер Гипп описал его впавшим в состояние, близкое к маразму. И не без оснований. Мусульманские радения — зикры, изнурительные паломничества, многочасовые молебны, шествия суфийских дервишей, гаремные развлечения, базмы — оргии с бачами, курение гашиша — все говорило, что эмир впал в кликушество. Он жил, самоустранившись от политики и госу­дарственных дел. Даже всесильный британский посол не ног похвастаться, что его сотрудникам удалось проникнуть в Кала-и-Фатту, в Бухарский центр. Так и стоял дворец загадочным ос­тровком среди бури событий, прокатившихся по стране.

Сегодняшний дальний выезд на охоту оказался возможным лишь потому, что страсти в окрестностях столицы утихомирились и стрельба поутихла.

—  Дело есть дело,— сказал, спешившись с коня, индус,— я про­ник в ваш замок не без риска. Я ищу не приключений, у меня — дела.

—  Говорите...— живо подхватил Сеид Алимхан.

Куда делась размеренность сонливых мыслей, размягченность, черт его лица. Весь он ожил. Он чуял добычу.

—  Наступает час больших решений. Обстановка в России кри­тическая. Советское государство в кризисе. Медлить нельзя. Итак, наше предложение.

 — Ваше?          :

—  Да, наше... Итак, эмират восета на вливается. Трон предков в Бухаре, дворец в Арке, десять миллионов подданных возвращают­ся под вашу высокую руку. Материальные потребности и честолю­бив ваши вполне удовлетворены, а?

Слова индуса в малиновой чалме прозвучали довольно напы­щенно и неуместно здесь, в пустынной долине, где свидетелями встречи были лишь сентиментальные цветочки горных лугов, а слу­шателями хохлатые жаворонки. Но индус в малиновой чалме, во­преки собственным заверениям, любил приключения и напускал на себя таинственность.

—  Будем серьезны,— заметил он.— Птички эти милы и напо­минают мне юные годы в зеленом Уэльсе, но кто поручится, что горный ветерок так уж невинен, что   горное эхо не слишком звучно и что слух у наших друзей не чрезмерно остер. Я представитель торговой фирмы «Шоу и К0», так и прошу меня именовать впредь.

Он покривил тонкие безжизненные губы, что означало улыбку. И от этой улыбки Алимхана передернуло. Он промолчал, оскорб­ленный снисходительностью тона. Разговор продолжал мистер «Шоу и К°», который говорил веско, безапелляционно, всем ви­дом показывая, что в ответах не нуждается.

—  Речь  идет, — продолжал  Шоу, — об   известном   вам   «плане Керзона». Руководит операцией, как и в 1917 году,   Англо-Индийский политический департамент. С моими полномочиями вы озна­комлены.

Шоу сделал паузу. Но эмир не издал ни звука. Лицо его сделалось еще белее, еще мучнистее. Что-то привело фирму «Шоу и К°» в хорошее настроение. Возможно, то, что эмира разговор явно волновал.

—  Речь шла о превращении   территории от Босфора до Китая во всесокрушающий таран, чтобы пробить брешь в стене больше­вистской революции. Такова была задача в то время. Но действо­вали недостаточно жестко, непоследовательно. Что же, тогда не получилось.  Россия  выстояла.  Сейчас наступил  момент ударить тараном  по  самому  слабому  месту стены — по  Туркестану.   Вы что-то сказали?

Нет. Эмир по-прежнему хранил молчание. Он отвел глаза в сторону и пухлой ладошкой поглаживал жесткий волос гривы коня.

«Шоу и К0» и не ждал ответа. Эмир и так вот уже многие го­ды, со времени своего бегства из Бухары, знал свой удел — молчать и выполнять все, что ему указывал Англо-Индийский политиче­ский департамент. Да что оставалось делать? Департамент — мо­гущественное звено в колониальной империи Великобритании. Руководители его очень не любят, чтобы их дела предавались гласности, но требуют выполнять свои указания беспрекословно.

В 1920 году эмир позволил купить себя за наличные, поддался слабости, страху перед большевиками и соблазнился выгодностью, как ему показалось, предприятия. Он продал тогда и себя и Бу­хару департаменту. Эмиру внушили, что штыки сипаев поднимут его но ступеням величия и воссоздадут могущественный Бухар­ский эмират и исламский халифат во главе с ним — бухарским эмиром, воссоздадут царство ханов, беков, арбобов-помещиков, древнюю тимуридскую империю.

Восстание бухарцев, штурм и падение Бухары заставили эми­ра бежать. Потянулись годы унижения, изгнания, злобы, мелких интриг, разочарований. Сидя в своем Кала-и-Фатту, он с нена­вистью видел, что бухарцы отлично обходятся без него, своего тирана и деспота, что райа — стадо — превосходно управляется со своими делами, строит свое благоденствие и благополучие без дарованного всемогущим господом богом повелителя.

И с каждым годом вынужденного бездействия эмиру делалось яснее и яснее, что положение ухудшается. Под маской благочес­тивого торговца водой хауза Милости он продолжал интриговать, строить козни, жалить, вредить, лить кровь своих бывших под­данных, но без всякой по существу надежды. Он понял, что гран­диозные замыслы рухнули и осталось лишь желание, злобное, жал­кое, слюнявое. У него хватало ума понять, что эмиры, шахи, ца­ри — это прошлое, безнадежно устаревшее, ветхое, что сам он мелкий политикан, потерявший силу, хоть и сохранивший каплю яда в гнилых зубах.

Эмир знал, что Британия все эти годы не перестает замыш­лять новые и новые авантюры в Советской Средней Азии. Но с ним мало считались, почти не обращали на него внимания. Он все больше терял веру в свой Бухарский центр. Его одолевали не только болезни тела, он жаловался даже самым близким: «Дух мой ослаб». Он удовлетворялся мелкой местью. Он наслаждался своими записями в книге «Добра и Мести».

Когда приехал «Шоу и К0» в своем маскарадном наряде и малиновом тюрбане и привез письмо из Пешавера, эмир заволно­вался, но это походило на волнение погрузившегося в спячку суслика, которого начала  покусывать заползшая  в нору блоха...

Теперь, когда заговорил индус, в груди эмира что-то заныло. «Начинается»,— мелькнуло в голове.

Сколько беспокойств вызвала недавняя гражданская война в Афганистане. Эмир дрожал за свою судьбу, за свои капиталы, за свой дворец Кала-и-Фатту. До Кала-и-Фатту доходили слухи, что сторонники Амануллы заподозрили Сеида Алимхана в под­держке мятежников и собираются принять жесткие меры, к счас­тью, все обошлось.

69
{"b":"201244","o":1}