Недалекий Хабыбулла Газий и не скрывал, что еще до захвата Кабула он приложил свою личную печать — мухр — к договору с англичанами, что он будет поддерживать дружбу только с Брита­нией и с теми, на кого ему укажет Лондон. И в первую очередь, выгонит из Кабула советское посольство, установит дружбу с эми­ром бухарским Сеидом Алимханом и откроет военные действия против -Советского Союза.

Общее возбуждение передалось и скромному, замкнутому мир­ку пешаверского бунгало.

Каменная физиономия мистера Эбенезера Гиппа, имперского чиновника, правда, ничего не выражала. И все же он поддался общему настроению. Он попросил мисс Гвендолен-экономку уст­роить «файв о'клок» на десять персон. И... немедленно.

Надо ли говорить, что, несмотря на спешку, обед и по серви­ровке и по подававшимся на нем кушаньям не имел себе равного, если не в мире, то, во всяком случае, в Пешавере. Напитки бцли представлены в отличном ассортименте. Закуски отличались ост­ротой и изысканным подбором. Жареную дичь готовил, очевидно, повар-виртуоз.

Присутствовали на обеде военные. Среди них генерал из Дак­ки, два штабных полковника, представители местной пешаверской знати. Не привлекал к себе особого внимания неизменно вежли­вый и молчаливый доктор тибетской медицины господин Бадма. Зато по обыкновению блистал восточный коммерсант Сахиб Джелял, как своей великолепной бородой, так и не менее великолеп­ным бухарским одеянием. Пир Карам-шах ввалился в столовую в походном виде — увешанный оружием, в    побелевших от соленой пыли сапогах с огромными бренчащими шпорами, в полинялом от солнца синем расшитом золотом бархатном камзоле.

Дамское общество представляла мисс Гвендолен-экономка, за­нимавшая привычное место хозяйки дома. Властно и незаметно управляла она слугами-индусами и целой стайкой воспитанниц-принцесс. Их нарядили по этому случаю английскими горничными в черные креповые платья с накрахмаленными кружевными перед­ничками, воротничками и кружевными наколками-«а волосах.

—  Для практики!     Надо же им уметь вести себя в обществе. Ничем не выделялась среди них Моника, если не замечать зо­лотых волос и нежного личика.

—  О, — поразился Пир Карам-шах, сразу же узнав ее. — В пюбом наряде — принцесса!    Мировые события выдвигают ее на первое место.— Сегодня он был на редкость разговорчивым.

—  Наконец-то война! — торжествовал он.

—  Война необходима, — поддержал его мистер Эбенезер, — но увы, всякая война — преступление против гуманности.

—  Преступление совершает тот, кому оно полезно, утверждали древние греки, кажется, — заметил тихо тибетский доктор Бадма.

—  О каких преступлениях вы говорите? Благо Британской им­перии да будет высшим законом в Азии! — вспылил Пир Карам-шах.

При звуке голоса Бадмы Моника, может быть, впервые за весь обед подняла глаза. Она вздрогнула. Боже! Что происходит? Не­ужели возможно такое сходство? Она ловила взгляд доктора, что­бы удостовериться в своей догадке. И она, наконец, встретилась с его взглядом. Да, те же серые властные глаза. Но как комиссар оказался здесь? Он появился тогда в Чуян-тепа, но сейчас же ис­чез. Он возник из небытия и ушел в небытие. И вот он сидит здесь за столом как ни в чем не бывало, смотрит на нее спокойно своими серыми, вселяющими покой и уверенность глазами и так же успо­коительно улыбается.

Сердце сжалось, и мертвенная бледность разлилась по ее лицу. Но школа, муштра Гвендолен-экономки сказались. Моника уже не была наивной, простодушной дикаркой из селения углежогов Чу­ян-тепа. Ее научили сдерживать свои порывы. Она смотрела на доктора Бадму и чувствовала, что кончики волос ее шевелятся. Еще секунда — она закричала бы. Ее вывел из состояния шока далекий-далекий голос, которого она привыкла бояться и которо­му повиновалась беспрекословно.

—  Окровавленная слава! — парировала мисс Гвендолен и зяб­ко повела плечами.

—  Опять вынужден сослаться на древних авторов, — поддер­жал ее Бадма. — Почитайте Плутарха, Тацита.   Все прославленные деятели прошлого шагали через горы трупов. Цезарь истребил иметь миллионов галлов и шесть миллионов обратил в рабство. Сахиб Джелял слушал очень внимательно и вставил:

— Искандер разрушил Согд, Чингисхан опустошил мир, Тамерлан уложил в свои минареты миллионы голов. И прославился. Наполеон залил кровью весь  европейский    материк.   — А он — гений Франции.

—  А наша война принесет славу Британии! В веках! — твердил своё Пир Карам-шах.

—  И кое-кому     другому, хотите сказать... — добавила     мисс Гвендолен. — А не кажется ли вам, замыслы у вас гениальные по размаху, но...

Меняя  тарелки,  Моника  оказалась  напротив  вождя   вождей. Он поймал себя на том, что следит за скользящими ее движениями. Так любуешься изящной змейкой, скользящей по освещенному солнцем камню, и вдруг холодок   отрезвляет,   когда   встре­чаешься  с ее глазами, холодными, дьявольски  умными.  «И  как соодь бог мог дать такие глаза девушке! — вспоминал Пир Карам-шах позже. — От таких глаз не спрячешься, не уйдешь. Глаза рока».

Вождь вождей запомнил эти глаза. Но только много позже он понял, что их взгляд был объявлением войны, беспощадной, непримеримой.

Молоденьким  девушкам,  а  тем  более  воспитанницам  в  роли горничных на «файв о'клоке», надлежит держаться скромно, незаметно, проявлять выдержку и обращать внимание только на приборы и бокалы. Но от Моники не укрылось, что воинственный вождь вождей вдруг изменился в лице. Он задумался. Ему реши­тельно не нравилось выражение глаз принцессы. Он даже почти не слушал, что говорит мисс Гвендолен-экономка.

—  Есть выражение: «Снимать одежду веры...» И недопустимо, чтобы одежду веры с нас сняли.— И она снова повела своими пре­лыми плечами, словно ей пришлось раздеваться под взглядами мужчин.— Мы вас знаем блестящим... гм-гм... организатором, но вы увлекаетесь. Мимолетное раздражение — и вы бросаете на­чатое и принимаетесь за другое.   Такая, я бы сказала, излишняя эмоциональность.

— Международная обстановка очень сложна. Ее нелегко по­нять и оценить смотрящему со стороны, — сказал Пир Карам-шах желчно, резко. Его раздражало что-то: то ли слова хозяйки стола, то ли неприязненный взгляд Моники. «Черт побери,— думал он, — ведь она наполовину француженка, а во взгляде её все тайны Азии. Плохо, когда такие разговоры слышат дикарки. Судя по на­пряженному    взгляду   этого   Сахиба,   он   тоже   понимает   мисс Гвендолен-экономку   и даже  сочувствует ей.   Черт   побери   этих баб!»

— Международная обстановка? — восстала мисс Гвендолен, ничуть не смутившись. — Именно обстановка в мире неопределен­на. Торопливость, спешка могут превратить даже грандиозные за­мыслы в мыльный пузырь. Пфф! И все! А теперь я попрошу вас, сэр, — обратилась она к красному, но по-прежнему невозмутимому цистеру Эбенезеру,— проводить дорогих гостей в Белую гостиную. Девушки, подайте кофе, — приказала она принцессам. — И чтоб не было этого надутого вида! Улыбайтесь! Это относится прежде всего к вам, Моника!

И снова пришлось недоумевать Монике. Она понимала, что на Востоке женщина — пушинка на ладони мужчины. Девушка уже достаточно «воспиталась» и знала, что в делах политики жен­щина — ничто. Но что же это такое? Понятно, когда молодая гос­пожа командует ими — воспитанницами. Так и полагается. Но пе­речить мужчинам, делать им замечания! А те принимают все как должное. Пир Карам-шах не сказал в ответ ни слова. Мистер Эбенезер не раскрыл и рта. Вообще Моника давно уже заметила, что он не возражает мисс Гвендолен ни в каких вопросах, ни в до­машних, ни в служебных.

Обедавший с большим удовольствием генерал и не вздумал всерьез принимать слова очаровательной экономки. Он вслух вос­торгался закусками, винами, горячими блюдами и уводил разго­вор от политики к экзотическим темам. Особенно его заинтересо­вал тибетский доктор Бадма, и он задал ему уйму вопросов. Са­хиб Джелял благосклонно слушал, что говорят другие, и красно­речиво молчал.

Обед закончился в благодушии и непринужденности. Несом­ненно, гости остались довольны великолепной кухней, напитками, восточными сладостями. Адъютант генерала занимательно расска­зывал анекдоты. Добродушный смех вскоре перешел в хохот. Но Моника чувствовала себя невесело. Слезинки выступали у нее на гдазах. Сколько ни говорила мисс Гвендолен о необходимости изучения этикета, о практическом усвоении хороших манер, но чувствовать себя служанкой, рабыней кому приятно. Сколько уни­жений перенесла Моника за время обеда. Все восставало в ней против злой властной ханум. Она видела не прекрасную розоволикую, голубоглазую английскую леди, а холодную белую змею-джинью из памирской волшебной сказки, одного взгляда стальных глаз которой достаточно, чтобы превратить все живое в камень.