И он не пытался потом уверять, что вот если бы послушались его предупреждений и советов вовремя, то не произошло бы того или иного происшествия, той или иной неприятности.

И сейчас он, по-видимому, и не вспомнил бы про вчерашнего «албасты», если бы не горькие упреки маленького назойливого самаркандиа. Тут трудно удержаться, чтобы не дать сдачи.

—  Верите ли вы, друзья, в переселение душ? Несомненно, я существовал в образе барса, ибо уже в детские годы я поражал всех своим бесстрашием.

— И   вы   не   боялись   рыжих   пятен   на   шкуре  теленка? — не утерпел Ишикоч.

—  А вы, Открой Дверь, в прошлом своем существовании якша­лись с джиннами, хозяевами подземного мира, ради   того, чтобы вымолить у них что-либо из сокровищ. Уж определенно они уго­щали вас частенько поганым свиным салом.

—  Что ж! Жареная свинина — отличное блюдо!

—  Минуточку!—вмешался домулла,    видя, что от такого свя­тотатства у Шо Мансура округлились глаза.— Мы, кажется, хоте­ли выяснить кое-какие важные обстоятельства и приехали за этим сюда, в Афтобруи.

До сих пор Шо Мансур прыгал, суетился, угощал. Он от души верил, что племянник приехал с друзьями просто навестить его по-родственному, осчастливил его дом. По обычаю предков. Мирза Джалал сам не заговаривал о делах и не позволил неугомонному Ишикочу задавать вопросы. За завтраком говорили о дядюшках, братьях, дедушках. Родственные поминания угрожали затянуться. Мирза Джалал, сам горевший нетерпением, понимавший, что доро­га каждая минута, не хотел перебивать дядю. Боялся спугнуть его.

Но он был прав. Наивный, простодушный Шо Мансур сразу же потемнел лицом, едва домулла коснулся дела. Куда девалась его жизнерадостность. Шо Мансур просто трусил.

Оглянувшись на дверь, на окна, прикрытые от прямых лучей солнца резными ставнями, он подсел вплотную к гостям. Загово­рил очень выразительно, обращаясь к сановитому племяннику, но не сводя трусливо-тоскливых глаз с домуллы. Тихий, трудолюбивый ремесленник, Шо Мансур, видимо, любил покой и боялся ко­го-то и чего-то. Он никак не мог начать сразу с того, что так ин­тересовало, оказывается, приезжих, и повел рассказ издалека и иносказательно.

—  Мой почтенный племянник, вас неспроста нарекли в младен­честве Мирза  Джалал, то  есть  принц Джалал.  Вы  не  простой кожевник, чья доля мять кожи, ибо ваша матушка взята вашим отцом, моим братом, — мир   их душам — не из простой семьи, а из волшебного рода огненных пери. Из тех самых, которые в ночь на пятницу слетаются на наш плоский камень мугов, где мы отбиваем кожу. Там ни один наш мерген, охотящийся в окрестностях на кекликов, не дерзает проходить близко от камня после заката. Огненные пери — отличные наездницы, летают на крыла­тых конях золотой масти. И ваша маменька посещала тот ка­мень.

—  Мир и покой над матушкой, и перейдем к сути, — нетерпе­ливо оборвал горца Мирза Джалал. Он остался очень недоволен разговорами о пери.

Горец снова засуетился. Еще тише он пробормотал:

—  Вы, мудрый мой племянник, постигший тайны познания мира существующего и таинственного, сами понимаете, что наш солнеч­ный Афтобруи привлекает на плоский камень самых прекрасных пери...

—  И к вам в Афтобруи приехала одна такая пери? Вчера? Ве­чером? Когда стемнело? И вы ее видели? Где она?    Где она сей­час? Где люди, которые ее привезли? Что с ней?

Зажмурив глаза, кожевник вздрагивал при каждом вопросе, но молчал. После долгой паузы Мирза Джалал заговорил:

—  Я ваш гость, дядя Шо Мансур.

— И мы не хотим   быть назойливыми,— вмешался   Ишикоч.— Но неужто в Афтобруи такие дикие правы? Неужто юных прекрас­ных девушек по-прежнему приносят наравне   с баранами    в дар ишанам?

—  Я не знаю про ишана, — сдавленно произнес Шо Мансур.

Он выглядел совсем несчастным.

—  А про Кумырбека вы знает

—  Нет.

Он сказал это «нет» таким тоном, что сразу же сделалось ясно, что Кумырбека он прекрасно знает.

—Что ж, — заметил домулла,— остается выяснить, здесь ли, в Афтобруи, Кумырбек и его банда? И где они прячут девушку? Или их уже нет? Что, товарищ Мирза Джалал, на сей счет скажут ваши игральные карты? Или уважаемый Шо Мансур просветит нас сам на сей счет?

—  Заступитесь,    племянник!    Скажите ему,— ужаснулся    Шо Мансур, — скажите этому человеку, кто я такой. Увы, я темный, уязвленный жизненными несчастьями бедняк. Для женитьбы мне не хватало денег, что я выручал за кожи. Я имел один-единствен­ный танап поля и каждый год засевал его красной свеклой. Осе­нью я загружал взятую у бая  арбу  бураками  и вез  за  десять ташей в Самарканд. Поселялся в холодной кладовке одного мед­ника. Запекал бураки в золе очага, шел на обочину Афрасиабской дороги и кричал: «Кому сладкой свеклы?   Кушайте сладкую свеклу!» На гроши покупал лепешку и ели, запивая кипяточком без заварки. А деньги копил на калым за невесту. Вот и все мое зна­комство с просвещенными самаркандцами.

—  Мой дядя Шо Мансур очень уважаемый, но неученый. Что с него спрашивать? — с какой-то тоской сказал Мирза Джалал.

—  И очень умело тянет время,— пробормотал Ишикоч в отчая­нии.— Его неученость, вернее трусость, боком нам выйдет.

Весь горя нетерпением, он надел свои кожаные кавуши на мяг­кие ичиги н, ни слова не говоря, исчез.

Вынув из планшета карту области, домулла долго разглядывал горные районы. Наконец он сказал:

—  Зачем они увезли девушку?    Почему она им понадобилась сейчас? Конечно, они ее не тронут. Она в безопасности.

—  Я тоже так думаю, — согласился Мирза Джалал.

—  Они составляют сейчас миф, легенду. Им нужна эта девуш­ка. Дочь бухарского эмира, невинная, непорочная — жертва жес­токих большевиков.   Затея   хитроумная, но наивная.  Чем тащить такую принцессу через    Памир,    Гиндукуш, за тридевять земель, черт знает по каким оврингам,    перевалам,    буеракам,    запросто могли подыскать подходящую девушку у себя в европах, надрес­сировать и выпустить на арену.    Нет, Сеид Алимхан — хитроум­ный тип.

—  Он хочет заполучить настоящую дочь. Сеид Алимхан расте­рял в революцию своих потомков, а он, как все мангыты, чадолю­бив,— заметил Мирза Джалал,— а нам надо,— он встал и подо­шел к окну,— нам надо вон туда.

И он движением головы показал на зеленое пятно садов и ви­ноградников Пенджикента, расплеснувшееся за Зарафшаном по склонам красных гор по ту сторону долины. Домулла подошел и с восхищением смотрел на великолепный вид.

— А Моника действительно дочь эмира, — заметил он. — Но та­ких дочерей, я полагаю, у него наберется целый институт благо­родных девиц.

— Сеид Алимхан хочет, чтобы все считали Монику его дочерью.

—  Что ж, вы правы. Нам надо туда и поскорее. — И домулла снова посмотрел на Пенджикент, казавшийся отсюда сказочным городом.

—  Видно, наш   Турабджан Рыболов замешкался,    застрял на переправе. Комендант не подает и признаков жизни. Так, пожалуй, мы и провороним её высочество.

Его уже перестал интересовать живописный вид. Весь он на­прягся, весь рвался вперед, к действию. Он круто повернулся к собеседнику и сказал:

—  Седлать так седлать.

Но никто не пошел седлать. Мирза Джалал не двинулся с мес­та и все так же задумчиво любовался горами. Хозяин михманханмы куда-то запропастился.

Вошел Шо Мансур и принес с собой все для дастархана и в таком изобилии, что угощения хватило бы и на двадцать гостей. Домулла застонал и схватился за голову, но хозяин извинился.

—  Ваш слуга говорит, что вы проголодались и что силы ваши иссякли от лишений и дурной пищи в дороге.

—  О боже! Ишикоч мне не слуга, но... он в своем репертуаре.

— Нельзя   покинуть   дом без   плова. Обида! — настаивал   Шо Мансур.— И куда вы спешите?   Не отпущу.   И лошади ваши еле на ногах стоят. И покормить их надо. И вы устали. Вы не можете переправиться через Зарафшан.   После полудня вода   прибывает. Воды уже по брюхо коню. А пока вы съедете вниз, и до седла дой­дет.  Нет, через   Зарафшан   переправляются   утром.  Тогда   воды мало. Женщина пойдет вброд и даже вышивки на своих «лозими» не замочет.