—  Но... а их высочество Алимхан!

—  Я ему сама скажу.  У меня... у  меня  в Бадахшаие отец... Гулам Шо! — И вдруг она затопала ногами в расшитых индийских туфлях и зарыдала. — Отец болен, я знаю, болен. Ночью в полной темноте я открыла коран и положила на открытую страницу ключ и прочитала две молитвы... А утром я прочитала суру, и эта сура о путешествии!

Она била себя в высокую грудь, монеты звенели, слезы лились из её синих широко открытых глаз, змеи-косы метались вокруг головы, а посох в кулачке угрожающе раскачивался над склонен­ными головами придворных.

Но так же вдруг Резван замолкла, и лицо ее прояснилось. Не вытирая блестящих от слез щек, она закричала:

—  Выезжаем завтра в час утренней молитвы! Завтра! Завтра!.. А теперь все вон!

Пятясь, придворные вышли. Резван метнулась к противополож­ным дверям, но, натолкнувшись на доктора Бадму, впилась в него глазами и замерла.

—  Вы? И вы тут? Что вам надо здесь, шептун? Ненавистный шептун!

Она не посмела прикрикнуть на доктора Бадму. Она просто боялась его, считала колдуном.

—  Женщина, ты сделаешь так, что я поеду с тобой, — заго­ворил доктор Бадма, почти беззвучно шевеля  губами, и оттого Резван почувствовала легкий озноб и ещё больше перепугалась. Голос доктора обволакивал  её, подавлял, лишал   воли. — Знай, тебе грозит опасность от таинственной Белой Змеи. Одному мне известно заклинание, оберегающее от неё.

—  Но... что скажет супруг... эмир?

—  Тихо! Я здесь, чтобы лечить эмира. Я доверенный доктор эмира. Эмир мне уплатил сто янбю серебра, чтобы я берёг его здоровье, а каждый янбю — сорок тиллеи золотом. Ты, женщина, возьмешь все сто янбю. А сейчас пойди к эмиру и скажи: «Я боль­на. Я не могу поехать в Бадахшан из-за болезни. Я поеду в Бадахшан, если ты пошлешь доктора  Бадму сопровождать  меня». Понятно? Иди! И помни о заклятии от Белой Змеи!

—  Клянусь молоком моей матери, вы едете со мной..

—  Эмир! Надо уговорить эмира.

—  Ха! Эмир сделает так, как скажет ему  Резван.  Я — Рез­ван, — и эмир сделает то, что я хочу! А я хочу Бадахшаи! А я за­беру трон Бадахшана! И я  разделаюсь с невестой Ага Хана, и пусть он трижды бог, живой  или  мертвый,  а  я  выцарапаю его потаскушке — невесте Бога — глаза, а Белой Змеи не боюсь. Я её растопчу вот так. — И Резван пристукнула каблучком своей крас­ной расшитой золотом туфельки. — Растопчу и прикажу выкинуть падаль в самую глубокую    пропасть. Ха! Едем, доктор-колдун! И вы скажете заклинание и охраните меня! Едем!

Она умчалась, окруженная змеями кос, бренча и звеня оже­рельями, оставив в курыиыше запах мускуса и въедливых, при­торных духов.

На бесстрастном лице Бадмы застыла улыбка. Он чуть пока­чал головой и прошел в спальню. Здесь эмир диктовал начальнику канцелярии письмо.

—  Эй ты, мирза, — кисло промямлил эмир начальнику канцелярии, — объявите… нашу милость... великому доктору... господину знания, лейбмедику... табибу...

Он окончательно завяз в титулах.

Мирза вскочил, согнулся в почтительном поклоне и скороговор­кой, путаясь в словах, читал по бумажке:

—  «Волей всемилостивейшего  аллаха, желая проявить щед­рость, благоволение премудрому тибетскому знахарю Бадме из местности Дангцзэ, прославленному в лечении тяжелых недугов, соблаговоляю назначить означенного знахаря, вместилище знаний, при своем высоком дворе и назначить его верховным, главным лекарем с благополучным присутствием при нашей особе». Скре­пил подписью и печатью их высочество эмир благородной Бухары Сеид Мир Алимхан Мангыт.

—  Фетву  носите  при  себе...  Фетва  обеспечит неприкосновен­ность особы вашей, кормовые и питание во всех наших владениях... Отныне вы наш... Вы лечите нас... друг...

Поклонившись, все еще с той же улыбкой, Бадма вышел. Он отправился во дворик Сахиба Джеляла, где на большой тахте важно восседал он сам с неизменной пиалой чая в руке. Поздо­ровавшись, доктор сел.

После довольно длительного молчания доктор Бадма, словно ни к кому не обращаясь, заметил:

—  Итак, мы уезжаем? Завтра?

—  Уезжаю я. В час утреннего намаза. Вы остаетесь, к сожа­лению. Мы ещё не знаем, кого послал Ага Хан в Мастудж, и ва­ше присутствие там очень помогло бы мне.

—  Я еду с вами.

—  О! — Сахиб    Джелял даже    отставил в сторону    пиалу. — Я читал фетву. Их высочество советовались со мной, своим минист­ром. Вы теперь главное лицо в Кала-и-Фатту. На Востоке фетва повелителя — жизнь и смерть. Никто сейчас не в силах изменить ни слова, в фетве.

—  Аллах не сможет, но женщина!..

Дверь скрипнула. В ней мелькнула тень неизвестного согляда­тая, вынюхивающего и подсматривающего, который поспешил уступить дорогу эмирскому мирзе.

—  Ассалам   алейкум! — почтительнейше воскликнул он, про­тиснувшись в дверку. От десятилетнего безделья и жирных пловов многие придворные растолстели непозволительно. Отдуваясь и пых­тя, мирза склонился  в поклоне и, подняв перед глазами ярлык с висящей па шнурке восковой печатью, прочитал:

—  «Повелеваем вам, господин знания, отбыть сего числа в се­ление Мастудж врачевать верного любезного тестя нашего госпо­дина Гулам а Шо».

Без признаков удивления, ровным, даже равнодушным голо­сом доктор Бадма сказал:

— Мастудж? Это где-то на Памире? Или в Бадахшане?

—  Да, да, — залебезил мирза. — У вас есть попутчик. Их высокопревосходительство визирь Сахиб Джелял по велению эмира сопровождает в Мастудж образец добродетели Резван-ханум. И вы, доктор, поедете в одном караване с Сахибом Джелялом.

—  Поразительны пути господни, — проговорил Сахиб Дже­лял. — Или вы, доктор, колдун и волшебник!

—  Женщина! Я же сказал! — посмеялся доктор Бадма. — А на­ше мужское дело — направлять поступки  женщин.  Резван очень верит во всякую чертовщину и изрядная трусиха к тому же. А вот в том самом Мастудже, мне уже сообщили, ждут приезда важных лиц.

—  Вы о предстоящей встрече Пир Карам-шаха с Ибрагимом?

—  И о ней тоже.  Но в Мастудже, по последним сведениям, ожидают посла из Тибета. Мне вовсе не улыбается, чтобы Тибет принимал участие в бадахшанской затее господ инглизов.

Оставалось только Сахибу Джелялу воздеть очи изумления к небесам. Какими путями мог получить его друг доктор Бадма такие важные известия, находясь в четырех высоченных, строго охраняемых от всего внешнего мира стенах замка Кала-и-Фатту, про который эмир самодовольно любил говорить: «И мышь сюда не проскользнет, и птица не залетит».

Царственный кортеж новой повелительницы Бадахшана дви­гался через горы мало проторенными и еще менее удобными для столь высоких особ путями. Перед отъездом Ишик Агаси объявил волю эмира:

—  Ехать приказываю через Дардистан! Миновать в обход Пешавер и подальше, стороной. Инглизы — подохнуть им! — не же­лают Резван. Если вздумаете поехать через  их владения, могут задержать и даже — наглости у них хватит — арестовать её вели­чество!

Поэтому ехали по пустынным тропам, через дикие, скалистые перевалы, по головоломным оврингам, ночевать приходилось в убо­гих хижинах козопасов и терпеть всякие дорожные невзгоды и лишения.

На шестой день, когда караван спускался уже в долину одного из притоков реки Мастудж, к доктору подъехал Сахиб Дже­лял.

Конь его карабкался по камням, разметывая желтую пену и высунув окровавленный язык. Дорога становилась все круче и тя­желее. Весь день они пробирались по головоломным тропинкам среди скал и льда. Лошади и люди безмерно устали.

—  Видели? — спросил Сахиб Джелял,    спешившись.    Доктор Бадма тоже слез с коня на каменный  выступ  над пропастью  и смотрел на выбивающихся  из  сил  всадников,  медленно двигаю­щихся мимо них. Только после большой паузы он ответил тихо:

—  Видел.

Они смотрели вслед всаднику, спина и синяя чалма которого маячили в тумане, наплывающем на тропу.

—  Сам господин Кривой курбаши.

—  Что будем делать?

—  Пока ничего.

—  Но это же тот самый, кого вы накормили обедом на стан­ции. Тот самый, который непостижимым образом выпустил вас из своих рук в Афтобрум. Он вас, конечно, уже признал и...