Своим ответом Сахиб Джелял показал, что он отлично понял заднюю мысль эмира:

—  Конечно, джихад оправдан, когда в нём есть необходимость. К примеру говоря, в случае нападения на мусульманские народы европейских завоевателей. Од-нако сейчас джихад готовится про­тив бухарцев и туркестанцев, а они в большинстве — мусульмане. Проливать кровь мусульман нельзя.

Ни одним словом Сахиб Джелял не напоминал больше о золо­те.. Алимхан обрадовался и перевел разговор в богословский спор. Он припомнил слова корана: «Мусульманин может сражать­ся  против мусульман, если жизнь его и имущество  подвергают опасности». А имущество его, эмира, и даже жизнь подвергаются опасности уже скоро десять лет.

—  Джихад! Джихад! Инглизам надо доказать... великое дело, объяснить... Там, в Бухаре... всюду в Туркестане вполне назрело... подготовлено... Наши лазутчики в благословенных наших владе­ниях...  Радостные встречи...  Верноподданные  полны  преданности нам — преемнику первых халифов... Сотни тысяч верных мюридов день и ночь возносят моления о нашем возвращении... ждут... Го­товы поднять знамя джихада... весь народ с нами... а?.. Не правда ли?.,  а?..

Руки Алимхан сложил на животе, готовый выслушивать славо­словия, проливающие бальзам на сердечные раны. Но Сахиб Джелял хоть и проливал обильный бальзам, но такой, который быстро набил оскомину.

«Да, действительно, во многих местах Туркестана идёт борьба, которую можно назвать джихадом. Но джихад выражается в убийствах из-за угла. Газии эмира убивают дехкан, засевающих хлопок, хотя знают, что посевы хлопчатника дело выгодное. Даже в ташкентской газете писали, что в Хорезме баи грозили карами всем, кто вздумает сеять хлопок. Дехкане сказали «хоп», разо­шлись по курганчам и... приступили к севу хлопка. Не побоя­лись угроз...»

— Тогда   в   Хазараспе   ишан   Матъякуб,— продолжал   Сахиб Джелял,—   начал нападать со своими людьми по ночам на дома работников сельсовета, чинить насилия, убийства.

— Матъякуб! — обрадовался  Алимхан.— Славный  газий!  Рев­ностный мусульманин!

— Этот ревностный газий до того всем поперек горла острой костью встал, что сами дехкане помогли его изловить.

— Арестовали?

—  Вор, носящий имя «Смерть», утащил драгоценности из сок­ровищницы его тела.

— Убили? — испугался эмир.

— Да, повадился волк в отару, там и голову оставил.

— Но зато в Янги-Арыке — вчера пришло письмо — убили Са­йда Камала, батрака. Подлец назвал имена почтенных баев... со­крыли земли и отары... от советских властей.

Захлебываясь слюной, Алимхан с наслаждением рассказывал о том, что близ Гиждувана убили трех женщин, посмевших уго­ворить мужей вступить в колхоз. В Карши подожгли большевист­скую школу. В кишлаке Ялмата, что под Ташкентом, посланцы эмира распространяли слух о начинающейся войне с Англией, и дехкане вернули баю Шаабдурасулю сорок восемь танапов за­бранной у него во время земреформы земли. Имамы мечетей повсюду грозят беднякам и батракам небесными карами, чтобы не зарились на имения баев. Во многих районах батраки отказыва­ются брать вакуфные земли, принадлежащие мечетям и мазарам. Эмир ликовал:

— Напугались вероотступники! Ислам — залог нашего возрож­дения... Темному что надо? Молитва да аллах... Духовенство... си­ла... в его руках!  Вакуфы — сто тысяч десятин... двести тысяч... Доход наши верные люди собирают в нашу казну... для джихада.., Вот купим у инглизов винтовки, патроны. В Бухаре в одном мед­ресе тайно живут и проповедуют пять ахунов. Для них мюриды-пастухи в секретном месте в степи... пасут пять тысяч баранов... тайком от сельсовета... И наш муфти Аскер Абдуллаходжа Садр, сохраняя улыбку коварства, проживает в Бухаре, и казий Ариф Ходжа Судур... Помните нашего шейхульислама Икрама... Сыпок его... тоже спокойно живет в Бухаре и замазывает глаза  совет­ским властям... Да и Омархан с комиссарами ладит... живет...

— Омархан? — слегка   поморщился   Сахиб.— Сын   расстрелян­ного казикалана? И он в Бухаре? Он ведь жил в Кундузе у аф­ган?  Ещё, помню, проиграл  в  кости  жену  и  сына   и  в  придачу девятнадцать тысяч баранов.

— Да, да, сын мученически убиенного казикалана... А Хаджи Акрам Сабахеддин, а Абдулхаким, а Абдулхайр...— И эмир, зака­тив глаза, перебирал имена и фамилии видных духовных лиц, ко­торые остались в Бухаре и служат ему и его делу. Он хвастался тем, как много у него в Советском Узбекистане единомышленни­ков. Он хотел поразить воображение Сахиба Джеляла. Он все ещё попрекал своего советника, осмелившегося покинуть когда-то его, своего государя, в трудные времена. Но Сахиб Джелял вернулся к своему эмиру, и это вселяло в него уверенность. Такие мудрые и сильные сторонники очень нужны государю в его изгнании. И по­тому эмир спешил, захлебываясь и брызгая слюной,  рассказать, как безотказно действуют могущественные силы Бухарского цент­ра   Кала-и-Фатту,  созданного еще в 1922 году на совещании  в Кабуле представителей всех антисоветских сил. Он говорил и го­ворил.

Он забыл, зачем пригласил сюда, во Дворик Тайн, своего быв­шего визиря, совсем забыл, что мулла Ибадулла снова и снова ему твердил, что надо вызнать истинные настроения этого возник­шего из небытия странного человека.

Вновь эмир чувствовал себя школяром, слабым, беспомощным, таким, каким себя чувствует рядовой мюрид в присутствии своего наставника пира, трупом в руках мурдашуя.

И вместо того чтобы спрашивать, Сеид Алимхан многословно расписывал деятельность Бухарского центра: где, в каком селении Туркестана, на какой улице, в какой махалле, в какой мечети есть у него верные люди и что они делают. Главная цель эмира бы­ла — занятие должностей в исполкомах и комиссариатах «почтен­ными» улемами, своими большими чиновниками.

А Сахиб слушал снисходительно, но внимательно, приопустив тяжелые веки и поглаживая великолепную, всю в завитках асси­рийскую бороду. То ли ему прискучило многословие Сеида Алим-хана, но он вдруг резко спросил:

— Вы читали вот это?

—  Чего?..   Чего?..— и   эмир    уставился    на   листок    бумаги, который протягивал ему Сахиб.— Я самый слабый из рабов исла­ма... Читать?.. Почему читать... Глазная боль... читать ничего не могу...

— Это обращение  к  мусульманам,  к  населению  Туркестана. Тут стоит подпись эмира Сеида Мир Алимхана, халифа всех му­сульман, ваша подпись, ваша печать. А вы знаете, что тут напи­тано? Знаете, что написали люди большой грамотности, как вы их называли, и государственного опыта? Такую чушь и бред они написали от вашего имени и от имени центра.

Щёки, лоб, губы эмира полиловели от напряжения. Он начи­нал понимать. Он заговорил возбужденно и капризно:

— Знаю, что хотят... Что писать... Глубокомысленные... Пони­мают   в   своих   писаниях... Народ  тёмен,   чернь  тупа... Тонкости излишни... Плов с курочкой не стоит давать...  Вкус не поймут... Давать грубую... жратву... Грубая мысль грубым мозгам... Запу­гать страхом  божьим...  темных людей...   Гнев  аллаха!  Тимур — был умный... Больше страха... Тимур... Минареты из живых лю­дей... все кругом трепетали... И у нас запугать... Чтобы побоялись шагнуть через порог сельского Совета... Вот... Не смели б смот­реть на красный флаг.

Бумажка все еще трепетала перед самым лицом эмира, хоть он своей пухлой ладошкой отстранял ее. Сахиб Джелял упорство­вал. Пришлось Сеиду Алимхану взять листок, исписанный калли­графическим почерком. Эмир покачал головой. Он узнал свою большую печать.

— Ну и что? В чем дело? — бормотал он, пробегая глазами текст.

Глаза у него болели совсем уж не так, чтобы он не мог читать:

— Разве неправильно? Тут все правильно... «Все племена и на­ции при благословенном эмире спокойно и счастливо жили, сво­бодно и счастливо исповедуя   ислам»...— читал он   вслух   воззва­ние.— Хорошее правление...   Справедливость...    Эмир   Бухары из мангытов... Музаффару... отцу  Ахад  хана   свойственна... Столпы законности... были...

—  Законность? — думал     вслух    Сахиб. — Бухарская  закон­ность — бесстыдная плясунья в непотребном притоне...