— И куда, достойнейший вождь, вы направите копыта своего коня? —   воскликнул  шутливо  генерал.— Так,  кажется,  принято говорить у вас в Азии.

Больших усилий стоило Пир Карам-шаху, чтобы ответить в том же тоне:

—   Копыта моего коня будут топтать горы и долины Бадахшана и Памира. — И  серьезно  добавил: — Говорил   я,   пора   начинать. Пришло время серьезных решений.

— Сик! — говаривали древние римляне.— Но начинать придет­ся весной. Только весной. Сейчас — и вы отлично знаете —  в го­рах  Гильгита и Читрала на подступах к Бадахшану наступила зима. Туманы, снег, лед на тропах. Никто не позволит нам риско­вать снаряжением, людьми.

— Сегодня у нас суббота. В среду я увижу Ибрагимбека. Под­ниму ему настро-ение. После провала восстания против Кабула он в затруднении. То ли перебраться через горы в Бадахшан, то ли двинуть всей ордой на запад в сторону Герата на соединение с джунаидовскими туркменами. Генгуб Герата Абдурахман не очень слушается приказов Кабула о прекращении военных акций басмачей и калтаманов против Советов. Действует самостоятельно. Джунаид примет Ибрагима гостеприимно.

— Это нас не устраивает, — забеспокоился генерал. — Ибрагимбек нам нужен на Пяндже и у памирских проходов. У гератского генгуба и так есть чем досаждать большевистским пограничным районам: туркменские джунаидовские соединения, белуджи, свои регулярные армейские соединения. Мы Абдурахману хорошо пла­тим и вправе с него требовать «хороших» дел.

— В том-то и дело. Потому так необходима моя поездка. Уго­ворить Ибрагимбека остаться зимовать в  Каттагане трудно,  но возможно. От блеска золота у Ибрагимбека руки трясутся.

— Что  ж,  вам  виднее.  Но...  условились — до  весны  никаких неожиданностей. В апреле ждите от меня нарочного с депешей. Где он вас найдет?

— В Мастудже. Это у самого подножия Бадахшанского пере­вала.

— Отлично! Что называется в очаге самого сатаны, — засмеял­ся генерал — недаром он прослыл весельчаком и умудрялся находить смешное во  всем. — Итак,  в Мастудж в апреле прискачет гонец. Он привезет пакет и вручит его вам лично.  Прочитаете лично и бросите в огонь лично. Разведите в очаге сатаны сатанин­ский огонь пожарче.

— Чего ждать в пакете?

— Или — или! Вероятнее всего — начинать! Но если в Лондоне  дипломаты  передипломатничают...— Он  развёл   руками.

—  Дьявольщина!

— Совершенно согласен, но... Итак, всё ясно. После обеда мы с вами  посидим  за  рюмочкой  коньяку над  картой  Бадахшана. Проследим пути караванов с вьюками. Мы, то есть штаб, выде­лили вам столько всего, что хватит на хорошую армию. Это не бандитские шайки оснащать. Пулеметы новейшей марки, горнопо-левые орудия приличных калибров, полные комплекты боевого снаряжения. Откомандируем вам и команды военных специали­стов, орудийную прислугу из мусульман сипаев. Дикари Ибрагима сами не управятся...

—  Что ж! Ранней весной все переправим через ледяные хребты Бадахшана.

— Другого пути нет. Дороги через  Кабул для  нас закрыты. Это настоящее несчастье, что новый  король упрям. Он  мог бы быстро избавиться от финансовых затруднений, приняв ежегодную субсидию, как делали его предшественники. С ним мы не смогли договориться. Применить силу — значит воевать, а начинать вой­ну было бы роковым шагом. Афганцы призовут сейчас же на по­мощь Советы. А тогда расходы приобретут такие размеры, на которые лондонское Сити не пойдет. Что ж, приводите бадахшапские тропы и тропинки в состояние, пригодное хотя бы для легких горных пушек. Ну, а когда военные действия Ибрагимбека на Пяндже и на Бухарском направлении получат развитие, Афгани­стан окажется отрезанным от Москвы, и мы не посчитаемся с королевскими капризами. И тогда в обход горных районов через Кандагар и Герат пройдут и автомобили, и артиллерия, и даже танки. Нефть и золото стоят того, чтобы за них повоевать!

—  Но это в будущем. А сейчас я, надеюсь, получаю диктатор­ские полномочия?

— Да, на Бадахшан.

—  Что ж. Используем каждый день и каждый час до весны. Я не оставлю в покое ни одну вьючную скотину — четвероногую ли, двуногую ли — неиспользованной. Я дам почувствовать всей этой сволочи, воображающей себя  князьями  и  вождями, нашу силу. Сам Ибрагимбек потащит на спине на перевалы стволы  пушек, если потребуется. Я его вытяну в Мастудж для переговоров, те­перь ли, позже ли, неважно.

— Мастудж? Дохлое место. Воевал там в молодости.

— Зато Мастудж у самого Памира. Туда ранней весной я со­беру представителей и связных из Каттагана, Синцзяна, Персии, Памира. Для координации действий.

—  И из Тибета? Мы дадим указание в Лхассе. Высокое плато Тибет открывает нам дорогу на Памир, а через него в Таджикис­тан — Туркестан. А через Кашгарию — в Сибирь.

Они переступили порог столовой милой воркующей парой: под­тянутый сухопарый генерал в щегольском строгом френче, с пёст­рыми орденскими колодками и знаками различия, в до блеска начищенных крагах и тяжелых армейских ботинках, об руку с великолепным, напыщенным, в одеянии павлиньей расцветки вож­дём вождей Пир Карам-шахом. Добродушно подправляя усы, ге­нерал уселся во главе стола, с удовольствием поглядывая на бу­тылки с соблазнительными этикетками. Эбенезер, надсадно вкру­чивавший пробочник в пробку, и не заметил, что из гостиной тенью выплыла мисс Гвендолен-экономка.

Пир Карам-шах видел тень и мог поклясться, что во время их разговора о пакете мисс Гвендолен в гостиной не было.

Обратил внимание на выскользнувшую из дверей гостиной тень и Сахиб Джелял. Но ему, как правоверному мусульманину, не полагалось, находясь в гостях, даже смотреть на женщин с открытыми лицами, и потому, следует полагать, что он не счёл возможным делать какие-либо умозаключения. Мало ли приходит­ся наблюдать распущенность нравов в домах недостойных хулите­лей веры истинной — инглизов.

Шумный, долгий, с обильными возлияниями обед заканчи­вался.

Проводив гостей, мистер Эбенезер, насвистывая, грузно припа­дая на ногу — подагра разыгралась от всех этих событий,— под­нялся по белым ступенькам парадного широкого крыльца. И вдруг вспомнил: «Список!»

Так ни генерал, ни Пир Карам-шах не заговорили о рассеян­ности, не пошутили.

А вдруг это не шутка.

Он бросился через вестибюль и распахнул двери кабинета. В комнате стоял сумрак, но на темном бюваре белело что-то. Ли­хорадочно чиркнув спичкой, мистер Эбенезер зажег лампу.

Слегка помятый, со следами свежих перегибов, оставшихся после того, как Пир Карам-шах разворачивал лист, на письмен­ном столе лежал тот самый лист бумаги с именами клиентов, цифрами выплат и словами пароля. Устало облокотившись на настольное стекло, мистер Эбенезер долго сидел не шевелясь. Он совсем забыл про посольство бухарского эмира. Приезд гене­рала, бесконечные разговоры о высокой политике поглотили все внимание хозяина бунгало. А ведь Сахиб Джелял, почтительно и с достоинством приветствовавший его в вестибюле, как всегда, был в окружении сопровождающих его эмирских вельмож и своих диких белуджей, заполнивших шумом и суетой бунгало. На них мистер Эбенезер и не взглянул даже — всякие там туземцы! Но сейчас в подсознании возникла среди лиц, чалм, бород промельк­нувшая не то в гостиной, не то в коридоре, ведшем в кабинет, донельзя знакомая одутловатая физиономия того самого женев­ского йога, или инженера, или... вообще подозрительной личности... Неужели он обознался!

За столом на обеде из всего посольства присутствовал один Сахиб Джелял. Он произнёс остроумный спич и пил что-то из бокала. Его свиту и воинственную челядь кормили на открытом айване, поближе к кухне. Но пил ли Сахиб Джелял в Белой гос­тиной кофе после обеда, мистер Эбенезер не припомнил. Очень уж господин генерал усердно подливал в рюмки крепчайший бренди и себе, и хозяину.

Постанывая от головной боли, мистер Эбенезер допрашивал на рассвете сикха дворецкого. Удалось выяснить, что господин бухар­ский «раджа» со всей своей свитой сразу же после обеда отбыл из Пешавера. Выглядел отъезд вполне естественно, потому что пере­говоры с Англо-Индийским департаментом были завершены ещё накануне, и господин Джелял спешил возвратиться в Кала-и-Фатту с докладом своему повелителю.