—  Продиктуйте. Я застенографирую.

—  Придумайте текст сами.  Ваш  бюрократический стиль сразит и Фому неверующего. Лучше даже не опровержение. А самую что ни на есть наивную информацию. Примерно: столь выдающаяся личность, как Лоуренс, герой Аравии, чего полезет в междоусобицы дикарских племен и станет таскать каштаны из огни для всяких ханов, эмиров. Побольше туману. Да еще не забудьте там о британском добродушии, миролюбии.

Он перебирал бумажки на столе.

—  И если есть ещё воинственные британцы, как говорил когда-то Дюран, затевающие войны из тщеславия, или желания за­служить награды, или из пустой жажды завоевания, или, наконец, из амбиции, то пусть знают — полковник Лоуренс стоит выше вся­ких страстишек, что он и доказал в свое время, отказавшись от почестей и наград за свои великие аравийские дела.                       

Мистер Эбенезер мог поклясться, что последние слова Пир Карам-шах произнес весьма напыщенно. В устах азиата, какого из себя разыгрывал Пир Карам-шах, подобные славословия в ад­рес английского полковника звучали очень выразитель-но.

И мистер Эбенезер смолчал, не без тревоги ожидая, что ска­жет Пир Карам-шах о «втором аспекте вопроса». Очевидно, речь пойдет о некоем важном средстве, всегда и везде успешно примепившемся Лоуренсом и ему подобными в Азии и Африке. Скола­чивая фронт арабов против турок, тот же Лоуренс выплачивал шерифу Мекки эмиру Геджаса Хусейну сто пятьдесят тысяч фун­тов стерлингов в месяц. После захвата арабами Акабы сумма по­высилась до двухсот тысяч, а к 1918 году до двухсот двадцати пяти тысяч. Мистер Эбеиезер Гипп начинал служебную карьеру счетоводом Англо-Персидской нефтяной компании в Абадане, и фунты стерлингов производили на него впечатление более силь­ное, нежели возвышенные рассуждения о благородной цивилиза­торской миссии Британии на Востоке.

И нюх мистера Эбенезера не обманул его — речь пошла о зо­лоте.

—  Вы знаете, — сказал Пир    Карам-шах, — Алимхан    прислал окончательный ответ.

—  Да, Сахиб Джелял уже вручил сегодня    утром мне идиотское письмо.

—  Я и знал, что эмир   и Бухарский центр   не пожелают дать Ибрагимбеку ни рупии. Мне пришлось самому снестись с Лондо­ном. Вы должны получить указание на сей счёт.

Ничего не оставалось мистеру Эбенезеру, как подтвердить, что указания уже получены по телеграфу.

— Но с условием — вы во всем согласуете ваши действия с нами и штабом в Дакке.

—  Так! Значит, мисс экономка всё-таки опередила нас. Ниче­го. У кого в кармане золото, тот хозяин. Раз есть золото — всё в порядке. Собственнические инстинкты извечны. Азиаты, дикари понимают или язык бомб, или язык золота. У нас в Азии всё по­купается и всё продается. А там, где речь идёт о купле-продаже, эмоции в сторону!

Хоть мистер Эбенезер и кивнул головой, но не всё в длинной тираде Пир Карам-шаха дошло до него. Мистер Эбенезер не от­личался живостью воображения. Он не совсем понял, к чему вож­дю вождей понадобилось убеждать его в том, что он понимал сам и чем повседневно занимался в своем пешаверском бунгало, по­мимо, конечно, таких экстраординарных поручений Лондона, как превращение крестьянских девиц в принцесс.

Тихий, неприметный бухгалтер вот уже сколько лет в своем бунгало в Пешавере ведёт расчётные операции. Ежегодно он раз­дает духовным лицам двести-триста тысяч рупий на дела благо­творительности. Источник средств, по слухам, — наследство некое­го очень богатого лица лахорского или пешаверского миллионера. Богач набоб завещал ревнителям исламской веры доходы от сво­его капитала с единственным условием — блюсти светоч ислам­ской религии.  Все получатели ссуд — тихие,  молчаливые, весьма благообразные духовные наставники появляются в бунгало не­слышно. Мистер Эбенезер, заранее предупреждённый по телефо­ну, каждый раз лично отсчитывает золотые рупии или соверены. Собственноручно заносит он сумму в кожаный гроссбух и просит приложить в графе подписи личную печать получателя, а также расписаться.

Получатель произносит неясную зловещую фразу: «Смерть платит все долги», — и, подобострастно кланяясь, удаляется, столь же неслышный, незаметный.

—  Вы сейчас задумались,— заметил Пир Карам-шах, — «к че­му эти истины, всем известные, всем надоевшие». Про англичан говорят, что они — нация лавочников. Да, они люди расчёта. И наплевать, что так говорят. В основе английского образа жизни — всегда коммерческая выгода. Союз морали с меркантилизмом — единственный, который чего-то стоит. Здесь, в Азии, англичане не ради слюнявого альтруизма. Наша обязанность соблюдать инте­ресы британского налогоплательщика. Каждая истраченная здесь, в Азии, рупия    должна дать десять    рупий налогоплательщику в Англии. А по существу ничего не изменилось. До сих пор вы вы­плачивали соответствующие суммы по приказам эмира Алимхана. Алимхан обанкротился. Сейчас ваше дело, сэр, выплачивать сум­мы по моему указанию. И я прошу не вступать в объяснения с те­ми, кому вы будете платить. Да, на днях вы не впустили в бунгало одного дервиша.

—  С него сыпались вши.

—  А ведь вшивый — вождь могущественного клана. Бухгалте­рия вызывает политические осложнения! В данном случае вы все­го лишь бухгалтер!

—  Позвольте!

—  Иначе разве вы прозевали бы эту чертову принцессу? И тем лишили    нас возможности воздействовать  на эмирский кошелек. Вы позволили в Женеве увезти девчонку из-под носа. В чьи руки она попала? Какие это создаст  осложнения,    даже предвидеть трудно.

Удар на этот раз не сокрушил апоплексическую натуру мисте­ра Эбенезера. Он только вспотел. А ведь он был близок к удару. Багровое лицо его лоснилось от обильно выступившей испарины. Даже официальные выговоры из Лондона не действовали на его себялюбивую натуру так, как нотация, которую читал Пир Карам-шах — этот спесивый индюк.

Мистер Эбенезер обладал одним свойством, которого он нико­му не открывал. Он имел сверхострый слух. И сейчас, стоя навы­тяжку перед развалившимся в его кресле Пир Карам-шахом и пе­реживая каждое произнесенное им слово, он вдруг по чуть услышанному шороху понял, что в соседней гостиной кто-то есть. И что этот кто-то слышит каждое слово.

Мисс Гвендолен?

Неприятно. Но что же поделаешь? Однако она не стала бы вульгарно подслушивать. Просто вошла бы в кабинет. Или про­клятые слуги впустили кого-то из получателей субсидий? Еще ху­же. Озноб тряс несчастного мистера Эбенезера. Проще всего пой­ти в гостиную и узнать, в чем дело. Но здесь Пир Карам-шах. Ужасно, если департамент узнает через него о такой неосторож­ности. Какое разгильдяйство. Оставалось молить творца, чтобы тот, кто проник в гостиную, не кашлянул, не чихнул, не загово­рил.

То, что сказал затем вождь вождей, вызвало ликование мис­тера Эбенезера и... ужас. Он возликовал потому, что ему вновь поручалось дело, говорившее о том, что ему по-прежнему оказы­вают высокое доверие. Ужаснулся — потому что «он», притаив­шийся в гостиной, мог подслушать самую тайную из тайн. «По­дожди! Я тебе сверну шею, кто бы ты там ни был!»

В распоряжение мистера Эбенезера, — уведомил его Пир Ка­рам-шах,— отныне поступали суммы, значительно более крупные, чем раньше, — порядка нескольких миллионов.

—  Вот перечень клиентов, — вождь вождей вынул из бумажни­ка список, — по которому вам и следует производить выплаты. Вы найдёте пароль в перечне рядом с именем клиента. Охрану бун­гало вы усилите. Приходится иметь дело с разными людьми. Есть среди них... гм... и разбойники.

Упоминание о разбойниках не слишком понравилось мистеру Эбенезеру. Судорожное подергивание его плеча не ускользнуло от взгляда Пир Карам-шаха.

—  Да, да, разбойники. Преступление далеко не единственное произведение искусства,  выходящее из   мастерской  преисподней. Вопросы?

—  Нет. Всё ясно,— пробормотал мистер Эбенезер.

Он сумел справиться с припадком рассеянности, лишь когда вождь вождей, бренча оружием и своими знаменитыми аравий­скими шпорами, вышел во двор отдать распоряжения своим гуркам. Мистер Эбенезер на цыпочках прокрался к дверям гостиной — выглядело это достаточно нелепо, учитывая респек­табельную внешность,— и заглянул туда. Но никого не обна­ружил.