—  О, ничего, кроме философских поучений в духе «карамы» йогов! Мы рассыпали перед её высочеством принцессой Моникой Алимхаи с её соизволения розы мудрости и перлы философии. И в заботах об этом прелестном цветке, Монике, мы напомнили, что, как в старинной сказке, — он  устремил напряженный взгляд на мистера Эбенезера, — люди исмаили-ходжа везде, и тут, и там, и на земле, и на небе, и в горах, и на дне озер. Всюду! Всюду! И тот, кто вздумает протянуть руку зла к тебе, о дочь моя Моника, пусть остережётся.

Лицо его исказилось, он поднял руки и воскликнул:

—  Ассасин! Ассасин!

Отвесив глубокий поклон, Молиар удалился, заносчивый, на­пыщенный, смешной, но странный. И было непонятно, говорил ли он все это всерьёз или просто скоморошествовал.

—  Ты нам расскажешь, что он тебе наплёл тут,— сказала стро­го мисс Гвендолен и взглядом пригласила мистера Эбенезера при­нять участие в беседе.

—  Наплёл? — переспросила Моника.— Рассыпал цветы красно­речия. Так ему приказал Ага Хан.

—  Надо мне сказать, наконец, все! Не будь девчонкой!

С некоторых пор мисс Гвендолен нервничала. Близился день, когда жертва большевизма принцесса Алимхан должна демонстри­роваться в кругах Лиги Наций.

Тут каждая случайность, каждая пустяковая помеха могла все испортить.

—  Что он вам тут наговорил? — сварливым тоном начал мис­тер Эбенезер.— Чего он болтал про ассасинов. Бред какой-то!

—  Ассасин! Ассасин! — закружилась на месте Моника.— Как интересно!

И убежала к себе.

—  Ассасины!    Исмаилиты,    средневековые  фанатики-убийцы. Живые боги. Замок Аламут. Сказочки! Стиль нашего Пир Карам-шаха. Мы же серьезные люди,— сухо говорила мисс Гвендолен.

—  Кто же ей порассказал?

—  Возможно, в Бомбее, когда мы возили её к этому шуту Ага Хану.

—  Значит, этот йог действительно человек Ага Хана. Тогда нам следует во все глаза смотреть.

Мисс Гвендолен делалась все озабоченней. Она медленно про­хаживалась по гостиной. Громко, даже звонко шуршало её платье тяжелого китайского шелка. Лишь теперь мистер Эбенезер обнару­жил, что мисс Гвендолен оделась для парадного приёма и воск­ликнул:

—  Я и забыл!

—  Вы, сэр, вообще слишком рассеянны.— В голосе мисс Гвен­долен зазвучали повелительные нотки.— Вы забыли. И вы не го­товы. Но меня волнует другое, Эбенезер. В таком состоянии она может выкинуть нечто такое... Как некстати вторгся этот маска­радный шут. Вы недосмотрели. Больше это не должно повторить­ся. Мы никому не позволим мешать нам. Прошу иметь это в виду. Да, через четверть часа мы едем. Будьте готовы!

Мистер Эбенезер торопливо вышел.

«Лошадка закусила удила...» — думала мисс Гвендолен. Она подавила своим воспитанием Монику, превратила её в манекен, лишила возможности думать, чувствовать, переделала на свой лад и фасон. И всё же даже самые малые проявления естественных чувств, едва они начинали пробиваться наружу, беспокоили власт­ную воспитательницу.

Беда, что взрыв мог произойти не вовремя и помешать давно задуманным планам...

Когда Моника вернулась в гостиную, мисс Гвендолен сразу же поняла, что она крайне возбуждена.

—  Вы не люди! — быстро, сдерживая рыдания, заговорила Мо­ника. Лицо её вспыхивало и бледнело. В глазах стояли слезы. — Вы жестокие, бессердечные. Вы водите меня к противным людям, приказываете мне улыбаться им, танцевать с противными старика­ми, у которых липкие холодные руки. Не хочу быть больше цар­ской дочерью. Надоело. Надоело танцевать с ними, сидеть с ними, слушать их. Я больше не могу!

—  Ты  кончила? — спросила  холодно  мисс  Гвендолен.—Успо­койся, пойди вымой лицо. Красные глаза — шокинг. Подумайте: она недовольна!  Ты  должна   алмазом вырезать благодарность у себя в сердце. У тебя сколько угодно денег, сколько угодно плать­ев. А какие туфли! У английской королевы нет таких туфель. Из-за тебя министры Европы и Азии грызутся. Сколько я в тебя вкола­чивала сознание своего достоинства, честолюбия. Ты не крестьян­ка, не навозница... Ты принцесса. У тебя шанс!

—  Не могу. Я не кукла.

Легкой  рысцой вбежал Эбенезер во фраке с белой орхидеей в петлице. Он был непривычно приветлив.

—  Ну, милочка, не надо, — сказал он.— Не плачьте! Сейчас мы едем в гости. На приём!

—  Не поеду!

И все-таки она поехала. Они вышли все вместе — Моника, мисс Гвендолен и мистер Эбенезер Гипп. Они выглядели респектабельно и даже великолепно. Обивающие пороги отеля мальчишки-савояры встретили появление Моники визгом «эвива!». Конечно, они рас­считывали на чаевые, но они были в искреннем восторге — виде­ние принцессы было сказочно прекрасным. Ведь Монику одевало знаменитое парижское ателье. Всё было великолепно: и платье, и манто, и румянец щёк, и голубые глаза, и золотые туфельки на французских каблучках, и лакированная карета, и серая в яблоках запряжка, и кучер, походивший на министра, и лакеи на запят­ках. Чем не принцесса? «Самая настоящая принцесса из всех око­лачивающихся у входа Лиги Наций принцесс», — сказала о Мони­ке петербургская княгиня Н., перенёсшая из-за революции свой салон с берегов Невы на берега Женевского озера. Княгиня вни­мательно следила за появлением нового светила среди королевских особ, избравших своим вынужденным местопребыванием Швей­ца-рию.

Свита Моники — мисс Гвендолен и мистер Эбенезер Гипп вы­глядели в высшей степени респектабельно. Лишь внимательный взгляд мог заметить, что мисс Гвендолен почти втолкнула прин­цессу в карету. Так в сказках с принцессами поступать не при­нято.

Всю дорогу от отеля «Сплэндид» до посольства, где предстоял прием, Моника была зажата между мисс Гвендолен и Эбенезером и слушала нотации. Мисс Гвендолен сожалела, что карцер остался далеко в Пешавере. Да, в Англо-Индийском департаменте в мето­ду воспитания отпрысков царских претендентов входил и кар-цер, роль которого в бунгало выполнял самый обыкновенный чулан с пауками и крысами. Чулан воздействовал на их высочество без­отказно.

Ехать пришлось далеко, и мисс Гвендолен успела привести не­мало доводов благоразумия. При всей своей приторной женст­венности Гвендолен обладала голосом, правда, нежным и мягким, но буквально подавляющим слушателя, лишавшим его воли и де­лавшим даже самого твердого каменного человека тряпкой. Что, же говорить о Монике — молоденькой девушке! В присутствии мисс, своей наставницы, она чувствовала себя воробышком в пас­ти кота-манула. И тем не менее, покорная, разбитая по всем пунктам, подавленная железной логикой, опустошенная и на­пуганная, она, спускаясь с подножки кареты перед посольством, проговорила:

—  И все-таки я убегу!

Всерьёз во французском посольстве к ней не отнеслись. В обра­щении к ней чувствовался оттенок чего-то фривольного. Вина ле­жала на мадемуазель Люси. Она успела побывать и у государ­ственных деятелей, и у финансовых воротил, и у известных кокоток и придала приезду бухарской принцессы в Женеву несолидный, какой-то легкий характер.

Сравнительно молодой советник посольства, танцуя с Моникой, изощрялся в галантном остроумии, балансируя на острие прили­чий. А когда девушка попросила отвести её к стульям, то услыша­ла: «Всерьёз играет в принцессу». А дальше последовало словеч­ко, которое в присутствии молоденькой девушки звучит просто чудовищно.

Но едва Моника, ничего не видя от стыда, сделала несколько шагов по навощенному до блеска паркету, над её ухом пророко­тал бас:

—  Моя принцесса, позвольте нам полюбоваться вами.— Обра­дованная Моника узнала генерала Аири Гуро.

—  О, — сказал генерал, — да мы знакомы... Здравствуйте, маде­муазель. Это вы?

Он рассыпался в комплиментах и принялся рассказывать сво­им собеседникам о маленькой принцессе из «Тысячи и одной ночи». Восторгался переменами, произошедшими в ней за последние полгода.

—  Не знаю, что скажут политики, но поклонники красоты воскликнут — браво! —болтал генерал Гуро и все порывался отвести Монику к своей супруге. — Моя супруга упадет в обмррок, едва увидит, какая вы стали блистательная.