Сгорала злость моя дотла

В кровавой ярости сеченья.

Была медлительна и зла

Вся эта пытка исправленья.

Наказывали на дворе.

Соседки из окна смотрели.

Смеясь, как в бешеной игре

Хлестали розги и свистели.

Их брат, веселый мальчуган,

Меня с товарищем пороли.

Держали двое. Как чурбан,

Лежал я и орал от боли.

Когда секут, сгорает стыд.

Хоть все в окрестности сбегитесь,

Но об одном лишь боль вопит:

Простите! Сжальтесь! Заступитесь! —

Нет, не заступятся. «Секут,

Ну, значит, так ему и надо!»

И даже розги принесут,

Взамен истрепанных, из сада.

Я проснулся ночью. «Вспомни!» —

Словно кто-то прошептал.

Вот глядит луна в окно мне,

На пол свет ее упал.

Сердце бьется, — вспомнил сразу,

Что, стыдом меня казня,

По Сосулькину приказу

Завтра высекут меня.

Что сказал я, было ль дерзким,

Я не знаю. Был я прям,

Очень возмущаясь мерзким,

Плутовским его делам.

Слушать истину не лестно…

Вечером позвал он мать.

Решено: меня телесно

Завтра в школе наказать.

Что, луна, в окно ты светишь?

На меня зачем глядишь?

Что мне скажешь? чем приветишь?

Чем забавить поспешишь?

Не томи ты желтым светом,

Издеваясь и дразня!

Сам ведь помню я об этом:

Завтра высекут меня.

Запросили в гости,

Да не скрыли злости,

Начали шпынять:

Очень уж я скромен,

Обиход мой темен,

И строптива мать.

Чем же недовольна?

Часто ли и больно,

И за что сечет?

Иль мне так и надо?

Розги где: из сада

Иль в лесу берет?

Правда ль: бережлива

Так, что всем на диво.

И велит ходить

Мне босым? Жалею

Денег, иль не смею

Обуви носить?

Мне б сказать им смело:

— Вам-то что за дело?

Что за разговор? —

Но совсем смущаюсь,

Мямлю, запинаюсь.

Потупляю взор,

И язык что пробка,

И сижу я робко.

Красен, словно рак.

И язвят нежадно,

Думая злорадно:

«Этакий дурак!»

Исправник старый мирно жил

И зубы мужикам лощил.

Его жена была портниха

И учениц лупила лихо.

Два сына были озорные

Мальчишки. Не умела мать

Унять их, и городовые

На двор вели их часто — драть.

Порой заказчица-купчиха

С улыбкой слушала их вой.

Промолвит: — Сын-то мой — блажной! —

— Пришлите! — скажет ей портниха.

И смотришь: точно, вечерком,

Послушав розочного свиста,

Мамаша в полицейский дом

Тащила сына-гимназиста.

Городовым дает на чай,

А те: — Барчонок, получай! —

Они, подачке щедрой рады,

Секут мальчишку без пощады.

Иной мальчишка сам придет,

Неся от матери посланье,

А после порки сам дает

На чай за это наказанье.

Я одного спросил: — Пришел

Зачем ты сам? — Сказал: — Послали!

Когда б отец меня привел,

Ударов вдвое больше б дали. —

Увы! я скоро поспешил

И сам туда ж дорогой близкой

Пришел я с маминой запиской,

И все, что надо, получил.

— Все повторять одно и то же

Тебе не стану по сто раз,

А накажу тебя построже.

Неси, дежурный, розги в класс.

Да накажу тебя иначе,

Чтоб побольней да постыдней,

И положенье нележаче

Сейчас займешь ты, дуралей.

Разденься, да живей ложися,

Живот на стол, а ноги — вниз. —

Смеяться дети принялися

На тот инспекторский каприз.

А мне и стыдно, и неловко.

И руки, ноги мне тотчас

Связала крепкая веревка,

И злая кара началась.

Со стороны смешно движенья

Ног оголенных наблюдать,

Но в этом странном положеньи,

Ах, мне-то каково лежать!

Утро. В классах шум. Тоскливо.

Жду я. В карцер входит врач.

С ним Сосулька; крикнул: — Живо

Раздевайся, да не плачь! —

Я снимаю, холодея,

Все, надетое на мне,

И мурашки, страхом вея,

Побежали по спине.

Врач мне грудь послушал, кожу

Щупал, мял со всех сторон.

Буркнул: — Жалостную рожу

Корчить нечего, — силен.

Сердце, легкие в порядке.

Двести розог можно дать.

Розгачи хоть и не сладки,

Да придется получать.