— А вдруг забуду? — спросил я.

— Ну и ничего,— улыбнулся он.— Даже не стоит об этом говорить. Я счастлив, чтомогу хоть чем-нибудь услужить вам.

Он так расчувствовался, что прочёл — правда, не точно — какое-то двустишие, чемещё больше растрогал меня.

В ближайшие дни мне не довелось побывать у господина Моралиста. Сначала было яхотел передать с кем-то свой долг, но потом решил сам отвезти деньги, чтобыпоблагодарить слугу. И вот однажды до меня дошёл слух, что господин Моралист,вернувшись после поездки к гробнице восьмого имама, заболел. Я счёл своимдолгом проведать его, тем более что дела мои в то время шли очень неважно и моисамые энергичные хлопоты, как я понимал, не могли увенчаться успехом там, гдебыло достаточно одного мановения руки господина Моралиста. Вспомнил я и о своёмдолге Голам Али.

Вопреки ожиданиям, дверь открыл другой слуга, он же и разносил чай. Уходя, яспросил у него:

— А где Голам Али?

Слуга испуганно огляделся по сторонам и, удостоверившись, что никого рядом нети никто нас не слышит, прошептал:

— Он в тюрьме.

— Это за что же? — удивился я.

— Один Аллах ведает.

— А разве ты не знаешь?

— Да как вам сказать? — потупив глаза, промямлил он.

— Наверное, не угодил чем-нибудь хозяину?

— Аллах лучше знает.

— В какой же он тюрьме?

— В тюрьме «Каср», кажется, только Аллах лучше знает.

Я понял, что дальнейшие расспросы бесполезны. Слуга дрожал, как осиновый лист.От страха лишиться куска хлеба у него отнялся язык; у такого даже щипцами словане вытянешь.

На следующий же день я решил отправиться в тюрьму, чтобы самому навести справкио Голам Али. После обычных формальностей мне разрешили свидание с ним. Не будуописывать, в каком состоянии я нашёл несчастного. При виде его сердце моёоблилось кровью.

— За какие провинности ты, друг, попал сюда? — спросил я.

— Пусть сам аллах отомстит этому Моралисту за все его издевательства,— глотаяобильные слезы, промолвил Голам Али.

— Ну все-таки расскажи, в чем дело? — стал я просить его.

— Ни одно насекомое на земле не изведало столько зла,— сквозь слезы причиталГолам Али,— даже хищные звери на такое не способны. Бросили меня подыхать в этойдыре, и некому за меня вступиться. Пусть Аллах вырвет мне язык, но где жемилосердие божие, где справедливость?.. Честное слово, этот мир без хозяина!Никому ни до кого нет дела!..

— Аллах свидетель,— начал я успокаивать его,— только сегодня узнал, что тыздесь. Ну разве я оставил бы тебя в беде? Объясни же наконец, что случилось?Может, смогу чем-нибудь помочь тебе?

— Пусть Аллах продлит вашу жизнь! Кто я такой, чтобы быть достойным милости изабот такого уважаемого и почтенного господина! Стоят ли несколько капель моейгрязной крови того, чтобы ради них беспокоить и тревожить вас! О Господи, ялучше умру на месте, чем причиню вам столько хлопот!… Нет… Нет…

Он долго ещё причитал, пока я не прервал этот поток слов, и тогда, утереврукавом слезы, он наконец начал:

— Вы не раскусили этого негодяя, иначе бы близко не подошли к его дому.

— Успокойся,— ответил я,— цена ему известна. Не было б к нему дел, я даже именибы его не произносил. Но хватит об этом, скажи, что у вас с ним стряслось?

— Нет, господин, мало кто в этом городе по-настоящему знает его. Это волк вовечьей шкуре. Это Шемр[7] в одежде одного из четырнадцати непорочных.В его сердце ни крупицы жалости, ни капли благородства. Такая тварь не знает,что значит совесть и справедливость. Если заглянуть в душу этого лютого зверя,можно от страху помереть!… Я уже давно понял его подлую сущность, сталподыскивать себе другое место, пусть хуже, лишь бы не видеть его поганойрожи…

Вижу, время идёт; того и гляди, надзиратель вернётся, свидание кончится.

— Братец, дорогой,— взмолился я,— оставь ты его в покое, расскажи поскорее сутьдела.

— Хорошо,— сказал Голам Али,— слушайте. Одиннадцать дней тому назад он вызвалменя в комнату своей дочери, запер дверь и, убедившись, что ни одна живая душанас не услышит, говорит: «Голам Али, ты сам прекрасно знаешь, что я выше всегов мире ценю моральные принципы…» Я промолчал. Он посмотрел мне в глаза,кашлянул и продолжал: «Да, единственно, что в этом мире бесценно,— это мораль,нравственность, а все остальное— сущая ерунда…» Я снова ничего не ответил.«Что же ты молчишь?» — спросил он. «А что мне сказать? — ответил я.— Вы самизнаете, за какую ничтожную плату приходится мне работать здесь день и ночь.Даже среди прислуги я самый ничтожный и презренный и кормлюсь объедками, чтоостаются от других слуг, хотя им дают, что останется с вашего стола. Но яникогда ни на что не жаловался, чтобы, не дай бог, кто ненароком не сказал, чтоу этого неблагодарного исфаганца есть претензии, да к тому же ещё длинныйязык».

«Ты прав,— сказал мне хозяин,— я сам все это прекрасно знаю, и никто не цениттебя так, как я. Но мне кажется, что ты чем-то недоволен?» — «Вы знаете, вотуже восемь месяцев и тринадцать дней, как я работаю у вас. Но даже то небольшоежалованье, которое вы мне положили, я не получаю уже четыре месяца. Несколькораз я имел смелость напомнить вам об этом, но…» — «Я считаю тебя своимсыном,— прервал меня хозяин,— а ты говоришь о каких-то там грошах».— «Если бдело было только во мне! Аллах свидетель, вот уже семнадцать месяцев, как боленмой братец Аминолла — он попал под молотилку и ему переломало руки и ноги. Еслибы он не лежал у меня дома, я не стал бы так настаивать и просить…»

«Послушай, братец,— вдруг сказал хозяин,— вот что я придумал. Я очень люблютебя и хочу сделать тебя счастливым и обеспеченным».— «Да снизойдёт ваша теньна мою голову»,— поблагодарил я, а про себя подумал: «Какую ещё яму этотковарный роет для меня?» — «Ты знаешь,— продолжал хозяин,— в этом мире язабочусь только о добром имени»,— и стал читать какое-то стихотворение о том,что лучше оставить после себя доброе имя, чем сто раззолоченных дворцов. Корочеговоря, он предложил мне жениться на Гульсум.

— На какой Гульсум? — спросил я.

— На служанке. Это деревенская девушка лет четырнадцати — пятнадцати. Всезнают, что она беременна от хозяина. Вот он со страху перед госпожой, передлюдьми решил переложить свой грех на мою шею, сплавить девушку мне.

— Ну и ну! Что же ты ему сказал? — заинтересовался я.

— Сначала я был так ошарашен, что слова не мог вымолвить. Но потом сказал:«Конечно, господин, воля ваша, только я себя прокормить не могу, какая уж тутженитьба».— «Ну об этом не беспокойся,— ответил он мне.— Все тебе будетобеспечено: и еда, и одежда, и жилье». Вижу, он продолжает настаивать, тут яразозлился и давай кричать: «Можете четвертовать меня, но я ни за что несоглашусь покрывать ваши грехи!..» — и выбежал из комнаты.

— Ну, и что же произошло дальше? — с ещё большим интересом спросил я.

— Не прошло и часу, как в мою дверь вломились два полицейских и сказали, чтобыя следовал за ними. Оказывается, хозяин заявил, что перед омовением оставилсвои золотые часы около бассейна и они пропали, вот он и обвинил меня в краже.Как я ни клялся, как ни божился, что вины моей нет и Аллах этому свидетель,никто меня слушать не стал. Уж меня били-пытали, всю душу из меня вытрясли.Видят они, что я не сдаюсь, тогда и бросили в эту дыру. Теперь я пропал, дажеАллах не придёт мне на помощь…

Как я ни пытался успокоить Голам Али, ничего не помогало. Слезы градом катилисьпо его заросшим щекам. Появился полицейский и предупредил, что время свиданияистекло. Я успел лишь шепнуть:

— Не отчаивайся! Постараюсь сделать все, что в моих силах, чтобы вытащить тебяотсюда.

Я возвращался домой и думал: «Да разрушит Аллах этот мир, в котором мы живём!Пусть тысячу раз перевернётся этот проклятый мир,— может быть, тогда он станетлучше. Разве таков должен быть мир людей? Это джунгли, в которых обитают хищныезвери и людоеды… Даже не придумаешь, как договориться с этим бессовестнымМоралистом. Он влиятелен, богат, все боятся его. Бороться с ним не легко, дажеопасно: все равно что головой о стену биться». Лишний раз я убеждался, какбессилен человек перед лицом несправедливости и произвола.