— Я работаю в одном частном издательстве.

— А… А то я уж подумал, не агент ли ты ненароком какой-нибудь… Вот походи по судам и присмотрись, из ста дел, разбираемых там, девяносто девять вызваны нуждой и нищетой.

— Ладно, как-нибудь схожу.

Зычный голос кондуктора перебил нашу беседу:

— Следующая Резван! Сходит кто?

— Да, останови! — попросил мой сосед и, обратившись ко мне, сказал: — Осмелюсь попросить вас уделить мне ещё несколько минут.

— То есть вы хотите, чтобы я сошёл вместе с вами?..

— Да, пожалуйста, я прошу вас! Я оплачу вам дорогу на такси, так что не беспокойтесь. Просто постоим здесь на улице несколько минут, поговорим. У меня на душе накипело. Сердце кровью обливается…

Что было делать? Не отказывать же человеку в таком пустяке. Ну постою, поговорю с ним. Все равно так рано я никогда не возвращаюсь домой.

Мы сошли. Между тротуаром и мостовой пролегала грязная, вонючая канава, в которой мокли клочки бумаги, апельсиновые корки, стоптанный башмак. «Вот вам водная артерия столицы!» — усмехнулся мой спутник. Возле забора какие-то босые, полураздетые люди грелись у жалкого костра. Моросил мелкий, пронизывающий дождь, и было очень неуютно.

— Хотите чего-нибудь выпить? — спросил мой спутник, беря меня под руку.

— Нет, благодарю вас, не хочу.

— Почему же? Давайте выпьем по кружке пива, а потом продолжим нашу беседу. Должен вам сказать, вы мне как-то сразу понравились.

— Благодарю, но…

— Никаких «но»! Примем по кружечке, весь грех за это беру на себя.

— Ну что вы, дело не в грехе. Ведь все пьют: шейхи, муллы, служащие, рабочие, огнепоклонники, мусульмане, верующие и неверующие. Просто я должен…

— Нет, нет, никаких отговорок. Все равно я вас не отпущу!

— А здесь поблизости есть что-нибудь подходящее?

— Конечно, есть, почему бы не быть. Мы же не библиотеку ищем…

Вскоре мы остановились перед распахнутой настежь дверью какой-то забегаловки. Вошли. Разношёрстная публика. На столах грязные тарелки, початые и пустые бутылки. В углу мы увидели свободный столик и сели за него. Мой спутник заказал две бутылки пива с фисташками. Я вежливо предложил ему сигарету.

— Так на чем я остановился? — закуривая, спросил он.

— На этой… как её… канаве.

— Да черт с ней, с канавой. Это ещё полбеды, мелочь. Положение с автобусом ещё хуже, с такси — вообще из рук вон плохо. А уж о дороговизне продуктов и народном образовании вообще лучше не говорить… Вот я, к примеру, клянусь тебе жизнью троих своих детей, дошёл уже до точки и близок к… Ну ладно, хватит об этом, давай-ка лучше выпьем.

— Как тебя, кстати, зовут?

Я назвался. Он тоже представился.

— Так вот, посмотри-ка повнимательней на здешнюю публику. У каждого свой дом, семья, жена, дети. Что же заставляет их до поздней ночи торчать здесь и глушить водку?

— Наверное, здесь веселее.

— Веселее?

— Ну да!

— Что ты чепуху-то мелешь! Какое здесь веселье? Заботы, горести и невзгоды, мысли о квартплате, о занемогших близких, беспокойство о завтрашнем дне, страх перед сегодняшним… Тут не до веселья! Веселье у тех, кто одной ногой здесь, а другой — в Лондоне, одной — в Лондоне, а другой — в Соединённых Штатах. Ты только повнимательней всмотрись в эти лица. Можно ли про них сказать, что им весело?

— Не знаю, вам лучше видно.

— Почему ты увиливаешь от ответа? Меня, что ли, побаиваешься?

— Да нет, чего мне вас бояться? Просто нечего сказать.

— Вот то-то. Наша жизнь — сплошная ложь. Все мы подозреваем всех и каждого, подсиживаем, доносим друг на друга. Исчезли у нас такие понятия, как благородство, честность, принципиальность, гуманность. Каждый норовит околпачить другого. Каждый думает о том, как бы урвать кусочек пожирней. Почти каждый, кто здоровается с тобой, намерен как-то использовать тебя в своих целях. Кто же, по-твоему, во всем виноват?

— Я в этом не разбираюсь.

— А лесть, подхалимство? Встречаясь, мы так притворно хвалим и превозносим друг друга, что становится тошно. В конце концов до каких пор ещё терпеть, сколько ещё все это будет продолжаться?..

— Не знаю, что и ответить вам. Я ни в чем не виноват, шёл себе домой…

— Дёрнем ещё по кружке?

— Ну что же, давай!

— Так ты говоришь, куда ты шёл?..

— Я говорю: шёл к себе домой.

— Ну, представь, что ты пошёл бы домой, к чему бы ты пришёл? И вообще те, кто шли, к чему пришли? Вот, например, Александр Македонский, Нерон, Аттила — к чему они пришли?..

Официант, два раза по сто пятьдесят водки!.. Чингисхан — к чему пришёл? Да что далеко заглядывать? Вот ближе: Гитлер, Муссолини — к чему пришли? Джонсон, президент Соединённых Штатов Америки, который бросал бомбы на головы вьетнамцев,— к чему он пришёл?..

Увидев, что мой спутник перекинулся на международное положение, я облегчённо вздохнул: ведь продолжи он дальше начатую тему, не известно, до чего бы договорился. (Кстати, он и так уж наговорил довольно много такого, о чем я не решаюсь писать.)

Вдруг я ощутил на своём плече тяжесть чьей-то руки. Обернулся и увидел официанта.

— Вы что-нибудь хотели мне сказать?

— Да нет, ничего. Просто кафе закрывается, все уже разошлись.

Я огляделся по сторонам и вижу, что в зале, кроме нас двоих, никого не осталось. Мой приятель стал усиленно рыться в карманах брюк, потом в карманах пиджака, снова в карманах брюк…

У меня было двадцать туманов, шестнадцать с половиной я выложил официанту, несмотря на энергичные протесты моего нового знакомца. Мы вышли. Прощаясь, он сказал:

— Все, что я здесь наговорил, пусть останется между нами. Никому ничего не рассказывайте. И сами будьте поосторожней!

— Да знаю я! — говорю.— Как вы уже изволили заметить, каждый, кто здоровается с тобой, намерен как-то использовать тебя в своих целях. Тут самому Аллаху несдобровать!

— Счастливого пути!

— Прощайте.

…Поскольку в этот ночной час такси достать не удалось, пришлось мне от остановки Резван до улицы Хаки, где находится мой дом, плестись пешком.

Домой я прибыл уже под утро. Жена не спала.

— Ты же собирался вчера прийти пораньше и принести детям сладости!

— Собираться-то собирался, да дело в том, что вчера вечером пришлось, как обычно, задержаться в типографии. Ты себе даже не представляешь, какие сложности и трудности мы преодолеваем. Наборщик повздорил с начальством и уволился. Взяли нового, а он ещё не разобрался в наших машинах. Так что ничего не оставалось, как набирать самим. Все набирали — и директор, и главный редактор, и сотрудники журнала поголовно… Они, бедняги, и сейчас ещё там трудятся.

— Ну, а удалось вам закончить набор?

— Да, слава богу, журнал уже в печати.

— Там, на плите, я тебе оставила мясо и гороховый суп. Ты, наверное, не ужинал, садись поешь!

Когда друзья сообщили мне, что Мортаза стал наркоманом, я очень расстроился. Ведь мы дружили с ним ещё со школьной скамьи, и, хотя жизнь порой разлучала нас, он был мне дорог по-прежнему.

— Ах, бедняга! И давно это с ним? — расспрашивал я.

— Сам он говорит, будто уже месяцев семь-восемь, но по всему видно, что раньше: уж больно он осунулся и ослаб!

Вслед за тем на меня посыпались упрёки: я-де его старый товарищ, у меня, дескать, влиятельные связи в верхах, и теперь, когда Мортаза оказался в столь плачевном положении, только я в силах помочь ему.

Я хотел было отшутиться, что, ей-богу, и моё-то положение не лучше, но после таких хвалебных речей в мой адрес как-то неудобно было развенчивать легенду, которая сложилась вокруг меня. Да, сами-то мы прекрасно сознаем, что ничего особенного собой не представляем, но зачем посвящать в это других.

— Да, вы правы,— сказал я с глубокомысленным видом.— Виноват, не спорю. Мне надо было раньше позаботиться о Мортазе, я обязан был вытащить его из этой мрачной трясины невзгод и нищеты, что довела человека до этой губительной страсти. Но и сейчас ещё не поздно. Постараюсь сделать все, что в моих силах.